Юбилей

УГОЛ ОПЕРЕЖЕНИЯ ЖИЗНИ
Беседовал А.А. Бобров

К 100-летию Андрея Платоновича Платонова

Бедность - болезнь и непорядок, а не норма.
Андрей Платонов

В сентябре 1899 года в слободе Ямской на окраине Воронежа, на стыке деревни и города, родился будущий великий писатель Андрей Платонов. Позднее он писал в самой ранней автобиографии (1922): "Кроме поля, деревни, матери и колокольного звона я любил еще (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машины, поющий гудок и потную работу. Я уже тогда понял, что все делается, а не само родится... Человек каменный, еле зеленеющий мир превращает в чудо и свободу".
Сей тайной - превращать мир в чудо и свободу - Платонов обладал в полной мере как писатель и как человек. Об этом рассуждает поэт Виктор Федорович Боков.

- Платонов для меня был светочем, был большим другом. Мы могли разговаривать с ним часами. Был такой случай: нам Мария Александровна, его жена, гордая ленинградка, постелила две постели в прихожей, а сама ушла в спальню. А мы с ним проговорили всю ночь. Поутру распахивается дверь спальни, стоит Мария Александровна, ноздри раздуты: "Вы что, не ложились? Сколько ты можешь разговаривать с этим мальчишкой?!". Андрей смеется неудержимо и говорит: "Мария, с Виктором я могу разговаривать до полного обветшания".
А познакомились мы в 1936 году. Я стоял на платформе в тогдашнем Загорске, рядом с художником Фаворским, который беседовал со своим коллегой. Они горячо говорили о том, как тяжело живется замечательному писателю Андрею Платонову. И тут я вспомнил, как потрясло меня его еще молодое высказывание: "Красота - имущество всех" (ну кто из нынешних преуспевающих певцов демократии скажет такое?!) - и решил познакомиться с Платоновым. Он ведь жил во флигеле Литинститута, где я учился. (Кстати, есть легенда, что он работал там дворником. Это, конечно, глупость: Платонов мало тогда издавался, но у него, как у фронтовика-майора, была пенсия, несравнимая с нынешними пособиями на выживание. Просто он любил физический труд и иногда убирал снег во дворе у крыльца - А.Б.)Так вот, я позвонил. Открыла Мария Александровна. Спросила, кто я и зачем. Я ответил, что студент, но о цели визита скажу только самому Андрею Платоновичу. Он выглянул из-за плеча жены, и сразу как-то мы начали безмолвный разговор с короткого перегляда. А сколько было потом встреч, бесед, радостных и горестных, но всегда - незабываемых.
Платонов писал мне в Сиблаг. Я вернулся из ссылки в 1948 году, пришел сразу в гости. Он лежал уже больной (умер через три года). Обрадовался, засуетился: "Как отметить твое возвращение? Пойдем в Палашевские бани!". И, не слушая увещеваний жены, повел меня туда. Мы попарились прекрасно, и уже в предбаннике Андрей вдруг грустно сказал: "Туберкулез - пострашнее лагеря: там можно отбыть срок или сбежать даже.. А тут - ни отбыва, ни сбега". Его старались спасти, лечили в санатории "Высокие горы", Фадеев и Шолохов доставали редкие лекарства, но форма болезни была сильной. А простудился он на фронте в 1944 году: его вызвали в редакцию "Красной звезды", но самолет не прибывал и корреспондент заснул прямо на сырой земле. У Платоновых, по-видимому, была предрасположенность к туберкулезу: его сын Тошка тоже умер от этой болезни.
Я все думал, как лежачего больного с ясными глазами пророка развеселить? Он был отзывчивым на любое изобретение, и я придумал для него поэта Никиту Кулемку, а чтобы о нем рассуждать, прибавил к нему критика Опенкина-младшего. Там было много шуток и иносказаний:

На ветке пели птички:
Подешевели спички.
Это - о сталинском снижении цен. Или про сторожа:
Человечеству помочь
Идет он на работу
Для того, чтоб превозмочь
Там свою дремоту.

Кулемка пробовал писать у меня и прозу, но дальше названий не шел. "Повесть о человеке, который примкнул вовремя" или рассказ "Арест тети и последние высказывания Аристотеля". Вроде - пустяк, а Платонов смеялся до слез.
Он так любил жизнь, людей труда! Помню поехали мы на Иоанна Предтечу ко мне на родину, в деревню Язвицы. В соседнем селе Выпуково, где я крещен, гуляло тридцать деревень. Какое веселье: ярмарка, девки, частушки, сорок гармоней! Что там фестивали современные - ослабший квас... Платонов был в восторге. Мы с ним пошли на омут реки Куньи купаться. Переплыли омут и он вдруг говорит: "Какой это жулик строил плотину? - тут все материалы украдены!". Он ведь был и губернским мелиоратором, и руководил строительством воронежской электростанции, а еще раньше водил паровозы с отцом Платоном Фирсовичем.
Приедет, бывало, ко мне в Переделкино, говорит: "Пойдем на станцию Баковку, паровозы глядеть". Паровозы маневрируют, он любуется да еще успевает кричать машинисту: "Пар держи! Клапан закрой!"
Лучший свой рассказ "В прекрасном и яростном мире" он читал мне первому. Когда дошел до того места, где машиниста паровоза ослепляет голубая молния, его горло спазмы перехватили и слезы полились (тут Виктор Федорович сам нервно сглотнул и прослезился). Вот как жил своей прозой! Рассказы его - лучшее из написанного. Смело говорю: это вершина реализма, это уровень Бунина или Чехова!
- В годы воцарения гласности превозносились его неопубликованные произведения - "Чевенгур", "Котлован". Все перестройщики дружно кричали: вот он, образ социализма - бессмысленное копание котлована! И вдруг, когда всех закопали - тишина...
- Любое наглое политиканство заканчивается немотой. Платонов был сложным писателем, писал много, впрок, порой и не надеясь на публикацию, но видит Бог: не было в нем ни злобы, ни враждебности. Родина, ее заботы - оставались для него святыней. Помню, идем с ним по Тверскому бульвару, зима - теплая. Он кепку снимает, проводит излюбленным жестом по волосам и вдруг говорит: "Да, плохая зима... Как бы хлеба не подопрели!".
Или - захожу к нему. Платонов с восторгом и почтением: "Только что Миша был (я понял сразу - Шолохов). Какой у него глубокий, ясный, крестьянский ум!". Платонов связывал ум с нужной стране профессией, с занятием делом, с совестью рабочей!
(У Платонова в произведениях нет так называемых "простых людей", быдла или новоявленного "совка". Вот он-то и был подлинным демократом, возмущаясь тогдашними интеллектуалами в статье 1937 года "Пушкин и Горький": "...будто люди, измученные угнетением, не размышляют о своей судьбе больше любого интеллигента". Как это современно звучит!).
Язык Платонова - чудо! Сжатый, образный, глубинный. В рассказе "Красный лиман" его героя спрашивают: "Бушуешь?". Тот отвечает коротко: "Живу!". А как сказано: "Свет гнал вперед тьму"! Эта энергия - и от внутреннего видения прожектора паровоза, летящего в ночь, и от чувства энергии могучего языка.
Не хочу много касаться подробностей, на которых так любят останавливаться: да, работал ночью, стоя за конторкой, в исподнем, как белое привидение. Писал карандашом, потом правил чернилами. Говорил: моей машинистке надо присвоить звание Героя труда. Еще остались от него у дочери нерасшифрованные рукописи. Полное открытие гения - впереди.
Сам 100-летний юбилей выдающегося писателя заставляет надеяться, что специалисты Института мировой литературы, комиссия по творческому наследию спасут это уникальное богатство, хотя СМИ и власть имущие что надо из платоновского наследия - уже цинично извлекли. Как бы они ни твердили о забвении Платонова при советской власти, хочу привести заключительную цитату по изданию "Избранное" (издательство "Правда", 1983 год, тираж - 500.000 экземпляров!). Машинист-наставник убежденно говорит: "Ты возьми птиц! Это прелесть, но после них ничего не остается - потому что они не работают!.. Где у них угол опережения своей жизни?".
Андрей Платонов знал этот угол опережения, не понятный паразитам и прихлебателям, а потому и войдет он с нами в следующее столетие как самозабвенный мастеровой языка и честнейший, еще недопонятый художник!