К 200-летию рождения Пушкина

ПРАВОСЛАВИЕ  ПУШКИНА Митрополит Анастасий (Грибановский)

… В то время как Достоевский своим, по временам подлинно "жестоким", талантом разверзает пред нашим взором бездну зла и долго держит нас над нею, гармоническая муза Пушкина не выносила соприкосновения с глубинным злом. Замечательно, что у него почти нет ярко выраженных глубоко трагических или отталкивающих порочных типов, кроме, быть может, Скупого рыцаря. Всякую дисгармонию, какую он встречает в жизни, он стремится в конце концов разрешить светлым аккордом.
Так он примиряет нас и с коварным и вероломным, по его изображению, Борисом Годуновым, подчеркивая его очистительные страдания на закате жизни, и даже с таким закоренелым преступником, как Пугачев, когда рисует картину его публичной казни. Последняя сама по себе является уже искуплением за его многочисленные злодеяния, но когда мы читаем о том, как Пугачев, стоя на эшафоте, сделал несколько земных поклонов при виде Кремлевских соборов и, кланяясь во все стороны народу, говорил прерывающимся голосом: "Прости, народ православный; отпусти, в чем я согрубил пред тобою… Прости, народ православный!" - то мы действительно готовы вместе с автором простить умирающего злодея, предавая его кающуюся душу праведному и вместе милостивому суду Божию.
… Ему чужды и непонятны были не только атеисты, но "деисты, которые не любят Бога, даже когда верят в Него, и не признают того, что один Бог есть принцип всякой любви". Прочитав "Скупого рыцаря", Смирнова-Россет сказала, что в нем есть нечто "диавольское". Пушкин пользовался этим, чтобы перед нею и другими собеседниками - Жуковским, Вяземским, Тургеневым и Карамзиным - изложить свой взгляд на Сатану и природу злых духов вообще.
"Золото, - сказал он, - есть дар Сатаны людям, потому что любовь к золоту была источником большего числа преступлений, чем всякая другая страсть. Мамон был самый низкий и презренный из демонов".
Он потом стал развивать мысль о том, что Сатана искушает человека из ненависти к нему, ибо последний свободнее павшего Денницы, укоренившегося во зле.
"Я вижу, что у тебя самые правоверные воззрения насчет лукавого", - заметил с некоторой иронией Тургенев. "А кто же тебе сказал, что я не правоверный", - возразил Пушкин. "Я верю Библии, - продолжал он, - во всем, что касается Сатаны: в стихах о падшем духе, прекрасном и коварном, заключается великая философская истина. Безобразие никого не искусило и нас оно не очаровывает".
Если же в средние века диавола изображали в ужасном, отвратительном виде и "его уродливость не мешала колдуньям поклоняться ему", то это "свидетельствует о развращенности рода человеческого, способного преклоняться пред всевозможными и особенно нравственными уродливостями, возводя их в красоты". "Обожали же даже Марата", - заключил он.
Его душа отвращалась от всякого нравственного безобразия, потому что все подлинно божественное открывалось ему сквозь призму красоты.
"Красота, истина и симметрия есть выражение Верховного Существа, - цитирует он одного неоплатоника. - Но платоники не сумели осуществить прекрасного, которое есть добро в действиях; они только мечтали об осуществлении его. Только христианство осуществило этот союз".
… Близкое знакомство с философским учением Локка и Юма привело его к убеждению, что "человек нашел Бога именно потому, что Он существует. Нельзя найти то, чего нет, даже в пластическом искусстве".
Идея Божества прирождена нам. Особым таинственным внутренним инстинктом мы познаем иную потустороннюю "действительность, которая столь же реальна, как и все, что мы можем трогать, видеть, испытывать. В народе есть врожденный инстинкт этой действительности, то есть религиозное чувство, которое он даже и не анализирует".
Так Пушкин, проблуждав по распутиям шатающейся человеческой мысли, снова возвратился к непосредственной народной вере, привитой ему его няней в детстве…
1939 г.
Отрывки из статьи "Пушкин в его отношении к религии и Православной Церкви"