МАРФО-МАРИИНСКАЯ ОБИТЕЛЬ
Н. Лопатникова

Объявление на глаза попалось случайно: "Реставросъ" - летние реставрационно-археологические отряды. И список монастырей и храмов России и Украины. Я выбрала Марфо-Мариинскую обитель под Белгородом. Никаких специальных профессиональных требований, можно ехать даже с детьми. Оплачиваешь только проезд.
Перед отъездом попалась газетка со статьей о монастырской жизни: подъем в 5 утра, работа и молитва, закрытая одежда - видны только кисти рук и лицо. Разговаривать с монахинями нельзя. Рядом работать нельзя. Фотографировать нельзя. Живешь отдельно… Но отступать поздно, в кармане билет. В "Реставросе" меня попытались успокоить: матушки в монастыре чудесные, всегда помогут, отец Александр в любое время ответит на любые вопросы. Все, кто хоть раз побывал, возвращаются снова и снова. Хотелось узнать, что за люди в моей группе, с кем придется жить бок о бок две недели. Попутчицы представились набожными тетеньками в черных платочках, непрерывно читающими молитву.
Сама ходила в храм больше из любопытства, иногда перед трудным экзаменом или после чудесным образом миновавшего несчастья. Вера ассоциировалась с бабушкой, очень набожным человеком. В детстве, тайком от мамы она меня крестила, брала иногда с собой на службу, и это были яркие детские воспоминания.
Но бабушка умерла. Остались дома несколько книжек конца прошлого века, лампадка да простенькие иконки, скорее как память. Веруют ли родители, об этом я не задумывалась, пока лет пять назад во время поездки на Дальний Восток в одном из кармашков походного рюкзачка не наткнулась на туго скрученный, обтрепанный по краям рулончик бумаги. Осторожно развернув его, увидела выцветшие строчки, написанные маминой рукой. Это был 90-й псалом "Живые помощи" - оберегающая молитва отъезжающим и путешествующим. Сколько лет я возила с собой эту молитву, даже не подозревая, что она отводит от меня беды и несчастья.
Мои страхи о составе группы развеялись еще в поезде: это оказались в основном московские девчонки-студентки, самой младшей 16, самой старшей чуть за сорок. Большинство едет, как и я, из любопытства.
В монастырских воротах встретили отца Александра, он в этот день как раз уезжал. Отец Александр никак не походил на строгого, грузного батюшку в возрасте, каким мне представлялся. Он оказался интересным собеседником с поразительным чувством юмора (вот уж чего совсем не ожидала), очень живо обрисовал нам будущее житье и передал нас старшей - матушке Иулиянии, которая и занялась нашим расселением.
Матушка напомнила мою бабушку: сеточка морщин, сухие, огрубевшие от работы руки, платочек с полинявшим рисунком. Усиливала сходство доброта, которая лучилась из глаз. Разместились мы в двухэтажном жилом корпусе, в двух светлых кельях на три окна, по пять кроватей в каждой. Печка, тумбочка и вешалка. Цветы на подоконнике и иконки. Вещи пристроились замечательным образом, окна выходили прямо на храм: гнезда горлиц под карнизом, крыша, сияющие купола. Ракурс делал картину нереальной, фантастической, с наступлением темноты включался фонарь - и храм вырастал до небес, задевая куполами звезды.
В час дня колокол позвал к обеду. В трапезной иконы на стенах, два стола - один для мужчин, другой для женщин, и еще один маленький для батюшки. Длинные лавки. Пока все не подошли, есть не начинают. Картинка из детства: побросав наспех игрушки, бежишь со всех ног - сидят, ждут тебя, и понимаешь, как это важно, когда все вместе, хотя бы за столом. Это были редкие минуты… Удивительное дело, здесь в монастыре каждый шаг как экскурсия в счастливое беззаботное детство.
Мои представления о монастырской трапезе (бледные щи с одинокой картофелиной) рушатся на глазах. Суп со свежей зеленью, картошка, винегрет, компот, квас. Я потом у матушек спрашивала, почему картошка такая вкусная: сорт особенный или рецепт приготовления? "Все самое обыкновенное, - отвечают, - только готовим с любовью и молитвой". Все выращено и приготовлено с любовью (да еще и без химии), ешь и не можешь оторваться, не замечаешь, что мяса нет.
Первым делом нас отправили на картошку, собирать колорадского жука. По дороге на монастырское поле (надо было пройти через всю деревню) девчонки с воплями кидались от стайки гусят, приходили в восторг от живых козочек, застывали при виде боевой раскраски петуха. В общем, вели себя как дикие горожане. Доведя нас до огорода, матушка Анна устроила маленький экзамен: "Вот это что?" - "Клубника!" - радостно кричим мы. "Гляди-ка, знаете… А это что? - "Капуста!" - "А это?" Тут мы не отгадали. Ползучий вьюнок с кучками пожухлой травы оказался арбузом, травой укутывали маленькие зеленые мячики, чтобы их не хватил солнечный удар. Решив реабилитировать себя в матушкиных глазах, тыкаю пальцем поросль узких листьев и колосков: "Кукуруза!" Матушка всплеснула руками: "Какая же эта кукуруза! Это - веники!"
После обеда нас в поле не пустили: сильная жара (термометр заклинило на 48С). Кто дремал в корпусе, кто читал, кто отправился на источник освежиться. После картошки мы с удовольствием брались за любую работу: на кухне помогать, груши собирать, за грибами ходить, овощи в погребе перебирать, на машинке строчить. Первое время боялись что-нибудь не так сделать, какой-нибудь неправильный с монашеской точки зрения поступок совершить, негласные законы нарушить. Наша 16-летняя Катя приехала в рокерском виде: майка, короткая джинсовая юбка, тяжелые ботинки. Узнав, что в монастыре надо ходить в длинном, кинулась к матушкам: "Простите меня, не знала, что же делать?" Выдали ей халатик ситцевый из запасов (монастырю часто разные вещи жертвуют), и до последнего дня так и ходила - в армейских ботинках и халате с оборочками.
Шестичасовой рабочий день соблюдался лишь вначале, потом, как водится, с утра стали чуть опаздывать и работать допоздна. Если матушки работают, не пройдешь мимо, не скажешь: "Я свои шесть часов отработала". Вечерами за чаем обмениваемся впечатлениями, кто что делал, что узнал, чему научился. Расспрашивать матушек, как пришли в монастырь, неудобно. Сами они неохотно говорят о мирской жизни, вот если о чудесах каких… Но слово за слово, и складываются удивительные истории.
"Я про монастырь и не думала никогда, - рассказывает матушка Иулияния. - Жила всю жизнь с мамой и семьей брата, замуж не выходила. Мама слегла совсем, ухаживаю за ней и пишу письмо духовнику своему, уже прощаюсь, как ни с того ни с сего моя рука приписала: "Скажите, батюшка, какие монастыри у нас есть?" И сама удивилась: зачем мне монастыри-то? Почта у нас долго ходит, а тут через пять дней ответ пришел. Распечатала письмо, читаю вслух, а там батюшка про монастырь пишет. Мама в слезы. Я успокаиваю: что вы, матушка, разве я вас оставлю одну? А она мне: это я от радости за тебя, дочка, плачу. Как маму схоронила, так сразу и приехала".
Приехала матушка Иулияния в Зимовеньки, а на следующий день архиепископ Курский и Белгородский Владыка Ювеналий совершил чин освящения монастыря и благословил заложить на пустыре рядом с храмом келейный корпус. В деревне стояли два церковных домика, тут все и разместились, в одном готовили, в другом спали - 17 человек в одной комнате. Строили, за огородом ходили и поставили корпус, трапезную, мастерскую с погребом и гаражом. Своими силами да с Божьей помощью, до сих пор то котельную пристраивают, то хоздвор расширяют.
Самой младшей в монастыре матушке Зосиме всего 27 лет. Ее историю рассказала приехавшая к ней в гости родная сестра Ира: "Семья у нас религиозная, с детства к духовнику ходим. Анюта (мирское имя Зосимы) была нелюдимая, на танцы не бегала, дома за больной бабушкой ухаживала. В 16 лет батюшка ей сказал: твоя дорога в монастырь. Окончила школу и начала ездить по монастырям, присматривалась. Как-то отправилась к батюшке, а он ее за руку - и в Зимовеньки. А здесь тогда еще был только храм да бурьян. Раздвинул он бурьян руками, взошел на холмик, стукнул палочкой своей и сказал: "Вот здесь и будет твоя келья". Так и получилось, построили корпус, и келья ее оказалась как раз на этом месте".
В монастыре матушек двенадцать - всех вместе, монахинь, инокинь, послушниц. Обитель очень маленькая и устав в ней особенный, не как везде… Обычно в монастыре не принято разговаривать, тем более с мирскими, нужно читать молитву, заботиться о своей душе. А тут о нашей душе заботятся - объясняют, рассказывают, показывают. Чтобы больше о Православии узнали, про жизнь монашескую, про чудеса…
"Надо было шифер для монастыря привезти, - вспоминает матушка Иулияния, - уже рассчитались, а машины нет. То не в ту сторону идет, то шифер не входит. У меня руки опустились, стою, молитву читаю, и тут машина останавливается, водитель: "Матушка, чего тебе помочь?" Отвез шифер и телефон оставил, если надо - звоните. Три года нам помогал, пока мы свою машину не купили. Господь о нас позаботился, специального человека послал".
Сидим у матушки в келье, время перевалило за полночь, вставать в полпятого на утренние правила, она нас не прогоняет, а самим уходить сил нет. Полпятого - это еще ночь. Открываешь тяжелые, высокие двери, в храме темно, лишь у иконы Божьей Матери в лампадке тонюсенький огонек. В храме особенная тишина, пахнет лампадным маслом. Только ты и Бог. А как стали матушки молитвы читать и псалмы запели, будто воздух в храме засветился.
Воскресный храм в Зимовеньках стоит на вершине холма, раскинув свое сияние далеко вокруг, - чудесный корабль на небесной верфи. Он поражает своими размерами: каменный исполин среди деревянных домишек. В дни гонения на Церковь в храме был склад, а в войну его сильно обстреляли из орудий - на колокольне стоял пулемет, не давая подойти врагу. До сих пор остались дыры и выбоины в стенах. Но, удивительное дело, уникальный фарфоровый иконостас почти не пострадал, лишь кое-где отколота лепнина. Есть в храме две иконы, писанные в конце прошлого века в Новом Афоне, более старые, чем сам храм. И четыре обновленные иконы. Одна из них на листе жести. Со временем лист покорежился, краски потемнели, пожалели икону, сделали деревянную рамочку и повесили в храме. И вот стали снова замечать, что краски восстанавливаются, видны фигуры, лики. Вторая, икона Божьей Матери, деревянная, лежит на аналое, черная, прожженная огнем. А краски яркие-яркие, будто поверх черноты в некоторых местах реставратор прошелся свежей краской. Долго я стояла у этой иконы, пальцем потрогала, пахнет приятно, немного старостью, маслом лампадным или свечами. Даже намека на запах свежей краски нет. Чудо? Две оставшиеся иконы обновились еще сильнее, они висят в алтаре зимнего храма.
В день отъезда впервые за две недели идет дождь. Матушки приготовили прощальный стол, напекли блинов. Собрали каждому в дорогу маленьких дынек и буханку горячего хлеба. Я стою у окна и думаю: все оказалось с точностью до наоборот, ожидала увидеть несчастных, безграмотных, убогих, а повстречала мудрых, очень деликатных, чутких людей. Расставание, как водится, не обошлось без слез. Загрузили бывшую цирковую лошадку Радугу и двинулись в обратный путь. Стук копыт, скрип колес, все дальше и дальше остается монастырь, лишь купола храма еще долго видны. Каждый раз, как обернешься.