Русская идея

МЫШЕЛОВКА ДЛЯ ПРОСТАКОВ
Холодная война - против большевизма или против России?

Мировые силы в ХХ веке пристально следили за соотношением национального и космополитического во внутренней и глобальной государственной стратегии СССР. Они сжимали кольцо при малейшем проявлении исторически преемственного национального и державного начала и приоткрывали свои двери и даже коварные объятия при самоотречении и утрате этих основ.
Период холодной войны еще более показателен...

Холодная война определялась либеральной доктриной как борьба демократии и тоталитаризма, проявляющаяся в военном противостоянии, навязанном свободному миру "агрессивным, вооруженным до зубов коммунизмом". Это определение имело зеркальный аналог в советском внешнеполитическом агитпропе лишь с обратным знаком: современные международные отношения - это классовая борьба мирового империализма и коммунизма. Не следует оспаривать, что коммунистическая доктрина СССР, безусловно, окрасила холодную войну и придала ей специфические черты. Очевидно, что "холодная война" обязательно состоялась бы в любой иной форме, даже если бы в 1945 году на месте коммунистического СССР возродилась российская империя. Ибо Западу, мнимому, а вовсе не подлинному борцу против большевизма, были как раз весьма по душе главные результаты содеянного большевиками с Россией в 1917 году. Довести эти результаты до логического конца, закрепить их навечно, не допустить восстановления преемственности русской истории - вот главный замысел западной политики в отношении СССР в двадцатом веке.
Сведение противостояния Запада и геополитического феномена СССР - России исключительно к демагогии о борьбе коммунизма и демократии было нужным для того, чтобы потом обосновать правомерность замены итогов второй мировой войны, которую СССР выиграл, на итоги холодной войны, которую СССР проиграл. Но ликование либерализма странно не соответствовало абсолютной безвредности идеи коммунизма для Запада в силу ее уже полного банкротства в конце двадцатого века. Празднование триумфа связано с тем, что под видом коммунизма, казалось, удалось еще раз похоронить в зародыше потенциальную возможность исторического возрождения России. Ибо Великую Отечественную войну выиграла, в сущности, Великая Россия.
Этого не смогли и не хотят понять ни советские прекраснодушные либералы, ни ортодоксальная часть советских коммунистов, ни русская внешняя и "внутренняя" эмиграция, которые, мучаясь в ожидании суда национальной истории, тщатся морально и исторически оправдать РОА, НТС и иже с ними. Мировая закулиса пытается внушить России, что не русский народ, а лишь большевики сражались с родственным ему же фашизмом за мировое господство; де, война шла между одинаково отвратительными тоталитарными монстрами. Зачем? При такой перемене понятий война уже не Отечественная, а лишь схватка за передел земель.
По свидетельству Н.И. Толстого, либералов-пораженцев было 15-20%. Именно они в разной форме затем оказались соучастниками холодной войны, из этой среды питался НТС, чья деятельность после мая 1945 года стала исторически двусмысленной и предательской. В это время прозорливые уже понимали подоплеку мировых процессов, чувствовали, что после войны все заграничные русские структуры с политическими целями (неизбежно оказавшиеся под колпаком западных спецслужб), как бы искренни ни были их члены, не только не способствуют "освобождению" России, но лишь помогают обрушить ее.
Что же определяет эти позиции и столь разное понимание Отечества? В национальном самосознании православного почвенного человека главным является чувство исторической преемственности, острое переживание принадлежности не только и не столько к конкретному этапу или режиму в жизни народа, но и ко всей многовековой истории Отечества, к его будущему. В этом - преодоление гордыни и бессмертие души.
Поэтому православные русские люди инстинктивно употребляют Отечество с большой буквы, что вызывает презрительный смешок у либералов. Но для верующего - это Дар Божий, врученный для непрерывного национально-исторического делания с его взлетами и неизбежными падениями. В таком переживании Отечество - это метафизическое понятие, а не обожествляемое государство с его институтами, несовершенствами и грехами. Но именно с ними "эту страну" или "проклятый режим" отождествляют и называющие себя "белыми", и ультракрасные "граждане мира" - ведь у либералов, где хорошо, там и отечество, а у пролетариев и вовсе нет Отечества, кроме социализма. И в ходе Великой Отечественной войны проявилось, что "унесенные ветром" либералы, в свое время приветствовавшие разрушение христианской империи и революцию как таковую, меньше любили Россию, чем они ненавидели большевиков и Советы, отнявшие у них плоды этой революции и якобы извратившие ее идеалы. Но "унесенные ветром" почвенники, например, А. Деникин, С. Рахманинов и тысячи других, сразу не принявших революцию, желали победы Красной Армии, ибо сохранение любимого Отечества для будущих поколений для них было выше желания увидеть при жизни крах ненавистного режима. Любовь оказалась больше ненависти, как и требует христианская заповедь... Они не отождествляли Россию 30-х годов с большевистской властью. А либерал Струве считал, что лучше никакой России, чем Россия большевистская.
Поклонники генерала Власова подобно Ленину в 1914-м, желали поражения собственному правительству и победы оккупантам. Смехотворны рассуждения о временности союза с Гитлером и последующей борьбе жалкой армийки Власова уже против Германии с ее колоссальной военной машиной, сломить которую потребовались десятки миллионов жизней и четыре года невиданного духовного и физического напряжения. Исторически неоправдываемы попытки затеять войну гражданскую во время войны Отечественной, против чужеземцев народ во все времена сражается только за Отечество, какие бы символы ни были на его знаменах.
Все попытки развенчать память о войне говорят, что она есть важнейший опорный пункт преемственного национального сознания, мешающего растворению России. Начавшееся на рубеже 80-90-х годов глумление над этой памятью разговорами о цене (как будто подвиг совершается за цену!), о том, что русские воевали за ложные идеалы, было приостановлено, так как общество инстинктивно отторгало это. Но после нескольких лет разложения христианской нравственности эти попытки возобновляются. Мировой закулисе хочется внушить нам, что не русский народ, а лишь большевики сражались с фашизмом за мировое господство. Зачем? В такой переоценке война перестает быть Отечественной, а значит, у русских в ХХ веке нет национальной истории.
Меж тем сами-то хладнокровные стратеги Запада прекрасно понимают, что война стала Отечественной, она востребовала национально-государственный институт русского народа и национальную солидарность, разрушенные интернационализмом, и воссоединила в душах людей, казалось, навеки разорванную нить русской и советской истории. Отозвавшись на "Братья и сестры!", в окопах Сталинграда вступали в КПСС обыкновенные почвенные русские люди. И те, кого в двадцатые годы учили глумливо называть Святого Благоверного Александра Невского классовым врагом, на Прохоровском поле умирали в танке, носящем его имя. Назревал вопрос о включении российского духовного наследия в советскую государственную доктрину, уже сильно отличавшуюся от замыслов пламенных революционеров. В КПСС наметилось негласное противоборство национально-державной и космополитической линий, за которым пристально следили спецслужбы США.
Как ни малы были эти колебания в рамках господствовавшей идеологии, но одна лишь возможность выживания ростков русского самосознания таила страшную опасность для антирусского проекта ХХ века. Его творцы чувствовали себя спокойно лишь при полном омертвении этих семян.

+   +   +

Важнейшим, хотя никогда вслух не произносимым итогом Ялты и Потсдама было фактическое преемство СССР по отношению к геополитическому ареалу Российской империи. Вся послевоенная история, и, что особенно доказательно, "перестройка", показала, что именно эти итоги были неприемлемы для англосаксонских интересов, а не страх перед советскими танками в центре Европы. США, согласившиеся на присоединение к СССР в результате победы Калининградской области, не желали признавать восстановление Прибалтики и сделали все, чтобы идеи Сталина вернуть Карс, Ардаган, оккупированные в 1918 году Турцией, никогда не реализовались. Ясно, что с 1917 года целью Запада стало непризнание любых форм восстановления преемственности российской истории.
Именно это раскрывает смысл радения Запада и российских диссидентов в отношении России, скованной железным занавесом. При внешнем сочувствии внутренней борьбе за демократизацию общественной жизни, против всесилия КПСС, цели Запада были весьма отличны от целей честных советских граждан, и не мысливших разрушать свою страну, желавших лишь ее обновления, возрождения русской истории.
Для маскировки своего замысла "антикоммунистический" Запад полностью взял на вооружение выгодную ему большевистскую нигилистическую интерпретацию событий: Россия и русская история упразднены безвозвратно в 1917 году, а СССР является не продолжением тысячелетнего государства, а соединением совершенно независимых и самостоятельных наций. Максимальная враждебность относится к "державному" периоду Советского Союза, а вовсе не к двадцатым годам, когда подлинный террор и антиправославная и антирусская сущность замысла были налицо.
Характерной является позиция западной либеральной интеллигенции - тайной поклонницы марксизма. Она с сочувствием относилась к большевистской России и закрывала глаза на красный террор, когда уничтожался русский народ. Певцами русской революции были всемирные литературные и общественные знаменитости, отказавшиеся (Ромэн Роллан, Ж-П. Сартр и другие) осудить революционный террор. В пятидесятые годы западные интеллектуалы отвернулись от СССР и осудили лишь те репрессии тридцатых годов, которые касались "октябрьских робеспьеров". Напрашивался вывод: либералы разочаровались в СССР, но не в идее революции. Мировой левый дух проявил себя на Западе в шестидесятые годы в двух специфических формах.
Разочарованные "пламенно-левые" (Режи Дебре, Э. Че Гевара, Пол Пот, закончивший Сорбонну) уходят из декадентского мира в джунгли делать новые революции, поскольку Великая Октябрьская выродилась и провозгласила устами Хрущева бюргерские идеалы: "догнать и перегнать Америку". Разочарованные скептики демонстрируют характерный для всего западного мира всплеск левого нигилизма в общественной жизни, культуре и искусстве. Студенческий бунт шестидесятых - иррационально антиэстатистский. Явление хиппи - это пассивная революция тотального отчуждения от богоданного мира и бытия, демонстративное пренебрежение всеми ценностями - стирание грани между Добром и Злом, объясняющее последующую популярность на Западе необуддизма, индуизма. Наконец, "новые левые" и "новые правые" - формы одной и той же тоски по планетарным утопиям. Не случайно многие представители этой планетарно-революционной ветви прекрасно ладят с масонами, а в России поклоняются ранним большевикам-хасидам, презирая то течение в русском коммунизме, что было рождено духом мая 1945.
В пропаганде холодную войну объявили силовым и идеологическим барьером потенциальной экспансии мощного государства с мессианской идеологией. Но стратегия Запада заключалась не в терпеливом, длительном и бдительном сдерживании, а в отрицании историко-геополитического феномена СССР как преемника русской истории.
Закон конгресса США "О порабощенных нациях" (P.L. 86-90) от 1959 года, провозгласивший цель освободить жертвы империалистической политики коммунистической России, назвал таковыми все народы союзных республик, (даже "Казакию и Идель-Урал), кроме русского(!). Безуспешно протестовала русская эмиграция, пытавшаяся включить в список русский народ; а в 1991 году после победы "демократии" в России было отвергнуто предложение одного из наивных конгрессменов отменить этот закон. Таким образом главным аспектом холодной войны, не понятым ни частью русской эмиграции, ни коммунистами, ни взывающими к Западу диссидентами, была вовсе не борьба с коммунизмом, а борьба с "русским империализмом" по К. Марксу, причем на самой территории исторического государства Российского, которая никогда до революции не подвергалась сомнению самыми жесткими соперниками России на мировой арене.
Наталья Алексеевна НАРОЧНИЦКАЯ