НАШ ОТЕЦ АЛЕКСАНДР
(Опыт благодарения)

Было это несколько лет назад. Плыл корабль по древнему Эгейскому морю. Курс держал на Святую землю. Сотни православных паломников, десятки клириков на борту. Одно на всех радостное ожидание.
Длинные досуги заполняли доклады священнослужителей. Наставляли нас, готовили к Встрече. После доклада совершенно незнакомого мне протоиерея Александра Шаргунова я подошел к нему и попросил принять меня в свои чада.
Тут придется для начала сказать несколько слов о себе. Видит Бог, не из ячества, а чтобы читатель смог моими глазами (а как еще?) увидеть отца Александра.
Я, многогрешный, принадлежу к людям, весь свой век промаявшимся около церковных стен. Случай, распространенный в послевоенном поколении, в гуманитарной и писательской среде. Крещеные по рождении, походившие с бабушками в церковь в раннем детстве, увлекавшиеся русской религиозной философией во студентах, излазившие с рюкзаками и самые отдаленные, запущенные в ту пору монастыри, мы считали себя православными. В церковь - по праздникам - заглядывали, женясь - венчались, детей крестили. Не делали только главного - не причащались.
Ущербность, отъединенность свою переживали, временами - остро. Воцерковиться порывались, но легко приходили в смущение от любой ерунды. То архимандрит в Лавре встретит грозным рыком ("А зачем вам Библия? Для науки?!"), то старушки в церкви обшикают ("Не той стороной ставите свечку!"). Прослышав про "интеллигентного" отца Всеволода Шпилера, ринулись было в Кузнецы. Да натолкнулись там на весь московский бомонд - а всякая тусовочность нам и тогда претила.
Потом пошли слухи, что все священники должны докладывать о своих прихожанах в КГБ. Э-э, сказали мы…
Потом церковь вдруг вошла в моду - опять, стало быть, не про нас. Не позировать же рядом с начальством.
Наконец проняло, осознали: все эти мелкие, глупые, трусливые резоны -от недостатка веры.
Стали оглядываться в поисках "своего" Посредника. Оказалось: легче невесту найти в зрелом возрасте. К кому ни примеришься - все что-то не то.
Опять глупость, понимаю. Любой батюшка гож, раз рукоположен. Но ведь я не о том, что должно, пишу, а о том, что есть.
Так бы и длилась мука колебаний, страшно сказать, до сих пор, если б не та встреча с отцом Александром. Да еще где встреча - по сути, у Гроба Господня.
Первое, что при виде его подумалось: подлинность, призванность, правда. Так батюшку не сыграешь. Еще промелькнуло: Достоевский, Суриков, Россия девятнадцатого века. Та Россия, которую мы вовсе не потеряли, раз носим ее в душе.
И голос у батюшки подходящий - глухой, негромкий, издалека, из глубин сущего. Такой, что понятно: знание этих глубин не становится подножием гордыни.
(А были у нас, чего греха таить, и такие докладчики - с "эстрадным" уклоном).
И линию отец Александр вел, как я быстро уверился, самую правильную. Вообще-то вроде бы не нам, грешным мирянам, об этом судить. Но ведь и мы не бессмысленное стадо. Что-то признаем или оправдываем лишь умом, а к чему-то клонимся сердцем. Восхищаемся, к примеру, огненной рачительностью Иосифа Волоцкого, но душой-то льнем к Нилу Сорскому. Хотя оба святые. И так на всем протяжении истории Церкви вплоть до наших дней.
Разумеется, мы почитаем любых иерархов Православной Церкви. Но и горько недоумеваем, подчас наблюдая, как они челомкаются с губителями России.
Так - головой - оправдываем мы сергианство. Но сердцем-то с теми, кто анафемствовал главного беса, все еще возлежащего на главной площади страны (или зависшего над ней).
От слов отца Александра веяло не просто надеждой - уверенностью, что вот он челомкаться с бесами не станет. Чем бы ни искушали. Потому что несет свой крест по Писанию - неложно.
Как нуждаемся мы ныне в таких твердынях. Мы, русские люди, захлестнутые отчаянием, разбросанные по островкам надежды, как зайцы по кочкам во время ненастного половодья.
Все это в одночасье открылось мне - ясно, что не по моей духовной зоркости, а по высшему вразумлению. Смилостивился Господь. И я даже не удивился, когда позже узнал, что в свое время и Анастасия Ивановна Цветаева, с духовным опытом не чета моему, также выбрала в духовники отца Александра.
Сразу по возвращении в Москву, на Вознесение, я принес ему в храм святителя Николая в Пыжах свою первую исповедь. Нет, я никого не убивал, не предавал, не пожелал даже зла ни единому человеку. Но я прожил обычную жизнь советского интеллигента - и батюшка содрогнулся. В его раненом голосе мне почудились слезы. "Если смотреть на вещи реально, то одной ногой вы уже горите. Предстоит до крови, по апостолу Павлу, драться за свою душу". Я, романтик, потребовал епитимьи. Батюшка покачал головой: "Постепенность и постоянство - вот подвиг".
Что-то не припомню, чтобы со мной так когда-нибудь говорили - с таким участием и без прикрас. Вот уж поистине: "И нам сочувствие дается, как нам дается благодать…"
С тех пор, вот уже четвертый год, исхаживаю дорогу к храму - стрельцами XYII века возведенному при начале Ордынской дороги. Белоснежное нарышкинское диво с некогда самой звонкой на Москве колокольней, а ныне лучшим на Москве хором. Меж баженовским ампиром Скорбященской церкви, где прежде много лет служил отец Александр и щусевским модерном Марфо-Мариинской обители преподобномученицы Великой княгини Елизаветы Феодоровны, о которой он первым поведал в нашей печати.
Интеллигенции в храме святителя Николая в Пыжах собирается куда более среднего. Естественно. Только облегчение ли это для батюшки-интеллектуала? Какое там! Ведь сия среда, как известно, гнездилище пороков самых утесненных: от гордыни до блуда. Обладательница проявлений самых непрямых, жестов самых изломанных - из-за вечного огляда на себя самое и всяческой ненатуральности.
А сколь многие ходят на исповедь как на прием к психоаналитику.
И как же батюшка терпелив к нашей мути, как внятлив и чуток. Лишь иногда вспыхнет иронией, словно бы волчий зырк: тут Россия гибнет аки Содом, а вы в чем барахтаетесь, греховодники…
Кто-то меткий (Цветаева? Хлебников?) заметил, что Пастернак похож разом на араба и его лошадь. Если так (строить образ), то отец Александр похож на Ивана-Царевича и его волка.
Светел, легок, пригож в добродушии как царственный русский наследник. Но и, правда, зачуяв чужое, может волком зыркнуть из-под костистых углубий.
Таким, видимо, и должен быть пастырь: "Мир всем…" и - "Не мир, но меч…"
В первый же свой день в храме я обрел книгу батюшки "Проповеди и выступления". Надо сказать, что о проповедях (Лютера и Мюнцера) я когда-то писал курсовую. И с тех пор пристрастен к жанру. Открыл книгу с большими ожиданиями - и насколько же в них не обманулся! По скрытой, нутряной духоемкости слова эти проповеди вполне встают в ряд творений таких преславных пастырей нашего века, как Иоанн Кронштадтский, Алексей Мечев, Валентин Свенцицкий, Иоанн Санкт-Петербургский и Ладожский. А по литературным достоинствам я просто не смог припомнить им равных. Удивительно ладная проза - с ритмом легкого дыхания, с завораживающей точностью неброских, но незаемных слов, с исконно русской задушевностью тона. Проза поэта!
Так оно и оказалось. Однажды на палубе волжского теплохода один известный поэт прочитал мне наизусть вереницу дивных стихов - как выяснилось, нашего отца Александра. В молодости, по окончании иняза, он был профессиональный поэт-переводчик, выпустил немало переводных книг - еще до того, как недреманный КГБ запретил выход собственной книги. Нет сомнений, он обрел бы немалую известность и на ниве словесности.
Но раздался зов иного, высшего призвания. Процветающий поэт-переводчик пришел в Церковь, поступил в семинарию. И вдруг засомневался: а не мутны ли источники поэтического вдохновения? Кто насылает эти вещие грезы? И где витает подхваченная ими душа? Уж не в запретных ли христианину дебрях и кущах? Или как это сказано в стихотворении-признании "Поэт" английского романтика Китса, переведенном самим же Александром Шаргуновым:
Всей тяжести земной наперекор
Душа летает на крыле ужасном
И с будущим ведет - ей неподвластным -
Таинственный запретный разговор.
Эта тема - сомневающегося прозрения и покаяния так знакома нам по мукам позднего Гоголя, позднего Толстого. Просто отцу Александру оно открылось не в конце, а в самом начале творческого пути.
Ясно, что не случайно. Признаки особой мистической чуткости он обнаружил с самой ранней поры. Когда двухлетним мальчиком, в сорок третьем году, в один какой-то день вдруг стал кричать: "Папа погиб! Папа погиб!" - и что с ним ни делали, не унимался. Через несколько недель пришла похоронка - его отец погиб именно в тот день и час. Пуля прострелила нагрудный карман, в котором хранилась фотография сына.
В отказе отца Александра от поэзии мне видится ключ к пониманию его личности. Вот человек редчайшей цельности в наш век отчуждения - раздвоенности, виляния, разлада слов и дел.
"Он призванный. Будет первым мучеником во время гонений, - сказала о нем известная монахиня. - Мучеником правды".
Я долго думал, как бы назвать духовный тип отца Александра. И не нашел ничего, кроме русского реализма. То есть реализма - по Достоевскому - "в высшем смысле". Того, которому начало положил святой Александр Невский: "Не в силе Бог, а в правде". Реализма духовно укорененного, трезвенного, ясновидящего, пророческого, неподкупного. При котором сделки с совестью невозможны. Который не слукавит: "Богородица не велит".
Этот единый реализм пронизывает, как мне представляется, все пласты мировидения отца Александра - его богословие, философию, метафизику истории, политические воззрения.
Как отрадно нам, прихожанам, чадам, читателям, слушателям отца Александра, соприкасаться с этой четкой определенностью, выверенностью взаимосвязанных суждений.
В богословии это надежное кормило святоотческого фундаментализма, позволяющего не соблазняться новомодными прикровениями софиологии.
В философии - традиционное русское всеединство, дающее точную меру разноуровневых вещей.
В метафизике истории - реальное осознание роли Удерживающего, отодвигающего апокалиптические катастрофы.
В политике - не менее ясное понимание того, кто и зачем размахивает жупелом почившего коммунизма, в то время как на его месте давно воцарилось куда более мощное, изощренное Зло.
Ни одно явление тут не разрозненно, не случайно - так что, к примеру, за самодовольными рожицами Гайдара с Чубайсом так явственно проглядывает хрестоматийный и древний инфернальный испод.
Быть христианином в наши дни, учит отец Александр, значит собрать в душе своей мужество, едва ли не равное святости. Такой мощи ныне натиск повсеместного разбожествления - "конца истории", как модно говорить на Западе. Истории, растворяющейся в потреблении самых примитивных удовольствий и благ.
Сейчас вопрос состоит не в том, говорит отец Александр, существует ли Бог - тут нет сомнений и у бесов. Вопрос в том, существует ли человек. Есть ли еще кому внимать голосу Бога?
Этим последним храбрецам уже не спастись келейно или в приходе. Духовная брань последних времен требует всего человека.
И в этом дело отца Александра не расходится с его словом. Его жизнь - пример редкого в наши дни подвижничества. Иной раз просто не верится, что столько дел может вместить один день одного человека. Богослужения, требы, чада в храме и на дому, выступления по "Радонежу" или в "Русском Доме". Подготовка новых проповедей и докладов. Лекции в духовной академии и семинарии. Поездки к загородным прихожанам и в монастыри. Регулярная работа над новыми выпусками "Антихриста в Москве" и "Царственных мучеников". Многочисленные акции общественного комитета "За нравственное возрождение Отечества", который протоиерей Александр Шаргунов возглавляет, опираясь там на патриотическую общественность во главе с писателем Валентином Распутиным. Митинги и манифестации - против утверждающего растление закона о порнографии, против захлестнувшей Москву порнорекламы, против показа миллионам телезрителей кощунственного антихристианского фильма Скорцезе… Дон-Кихот? Сизиф? Да нет - человек, всерьез исповедующий Христа. Русский пастырь конца ХХ века.
Как реалист в высшем смысле отец Александр не мог не сосредоточить на основных, ключевых темах, от которых зависит нравственное Возрождение, а стало быть, и существование нашего Отечества.
Эти темы связывают воедино прошлое и будущее России. Судьба России - это судьба православия, а стало быть, и всего мира. 17-й год, Чернобыль, 93-й год, нынешняя пропаганда насилия и разврата, торговля органами людей, натиск на Православие иноверческих и оккультных сил - вот вехи Апокалипсиса в России ХХ века, где в смертельной схватке сошлись тайна жизни и тайна беззакония. Отец Александр многое сделал для любовной реставрации того прошлого, которое нам нужно извлечь из обломков и очистить, чтобы строить надежное будущее. Он, в частности, собирает сведения о чудесах царственных мучеников, необходимые для их канонизации. В особенности о государе Николае Александровиче, который "пал жертвой противостояния самой главной ереси человечества - ереси хилиазма" и который "был дан, чтобы явить образец православного Государя на все времена, чтобы показать, чего мы лишаемся, теряя православную монархию".
А будущее России - это, конечно, дети. Они же в наших условиях, когда и весь-то народ старательно подталкивается правителями к тяжкому греху уныния, "все более лишаются возможности выбрать добро".
И, разумеется, отец Александр остро и споро реагирует на политические события наших дней, умея разгадать их глубинное, судьбоносное значение для России. Взять хоть выборы, например, от которых так много зависит и от которых у многих кругом идет голова. Русский человек ныне - с безменом в руках не только у придорожья. Он и голосует, примериваясь, где зло поменьше. Ах, как всем нам хотелось бы правителя православного, совестливого, мудрого. Но не будем предаваться мечтаниям, предупреждает реалист отец Александр, давайте выберем по крайней мере того, кто остановит дальнейшее сползание страны в Содом и Гоморру, кто защитит то, без чего нет России, - Православие.
Сколько русских людей нуждается во вразумлении сейчас, когда нами правят продукты распада коммунистического режима, коими и мы сами заражены. И какая нужда во вразумителях! И какое счастье, что не переводятся они в Церкви, -утратили мы владыку Иоанна, но во весь рост поднялся отец Александр.
Конечно, в малом очерке весь размах его деятельности не объять. Но об одной щемящей частности мне непременно хотелось бы упомянуть. Как проникновенно написал наш батюшка об одном из самых славных своих чад - об Анастасии Ивановне Цветаевой! Как, должно быть, рада она такому светлому поминовению.
Милая Анастасия Ивановна! Помните, как бывало в Голицыне, - сидим мы с Борей Бондаренко за шахматами или с Борей Василевским за футболом по телевизору, а вы, легко вспорхнув - на десятом десятке! - на второй этаж, ласково нас обличаете: "На что изводите время, православные? Жизнь так коротка!"
А потом засобираетесь, заторопитесь вдруг в Москву на денек, другой: "Хочу повидать моего отца Александра!"
Как я рад сказать вам: теперь он и мой отец.
Наш.
Юрий Иванович АРХИПОВ