"Елизавета Феодоровна войдет в нашу историю, как дорогое светлое лицо, которое никогда не померкнет". В. В. Розанов

"СЛАВА БОГУ ЗА ВСЕ!"
(Последние годы жизни и гибель великой княгини преподобномученицы Елизаветы Феодоровны)
Ю. И. Архипов

Как меняется со временем все в нашей жизни!
В детстве Элле казалось, что ничего на свете нет лучше шотландского замка ее бабушки королевы Виктории. Ей хотелось остаться там навсегда - среди холмов, ручьев, валунов, похожих на скалы.
Прошли годы, десятилетия. И вот на другом краю земли, вдали и от Шотландии, и от родного Дармштадта, у нее появилось пристанище, милее которого не было ничего ее сердцу. Ощущение такого счастья Господь посылает только избранным чадам своим, подвижникам монастырской жизни. Елизавета Феодоровна, великая княгиня, родная сестра Государыни, навсегда порвавшая с придворным блеском и мишурой, полюбила свою обитель не только как плод сбывшегося мечтания, но и как место, где явственно чувствуется Покров ЕГО Пресвятой Матери.
Марфо-Мариинская обитель милосердия открылась в феврале 1909 года - ровно через четыре года после гибели от руки террориста Каляева мужа Елизаветы Феодоровны, Великого князя Сергея Александровича, младшего брата Александра II. Настоятельница возвела ее на собственные деньги и в короткие сроки. Светлые больничные корпуса, жилые строения, храмы выросли на месте старинной усадьбы в самом центре купеческого Замоскворечья.
Тут город особый - неспешный, приземистый, пряничный.
Чуть не через каждый десяток домов - приходская церковь. Ситцевые барышни, скромно потупясь, лебедушками стекаются к храму. Рядом остепенившиеся для чинного случая кавалеры в косоворотках, смазных сапогах и картузах. Лица хорошие, открытые, добрые. Узнают, улыбаются, кланяются. Совет вам да любовь.
Господи, как отрадно ей возвращаться сюда - домой. Будь то из Лондона, Киля или Дармштадта. Из Петербурга, Пскова, Новгорода. Из Сарова, Почаева, Оптиной. Из Верхотурья, Белогорья и Алапаевска - да, побывала на богомолье и там, ни о чем еще, конечно, не догадываясь. Но Господь заранее показал ей место ее Голгофы.
В поездках она не ведала утомления, и они не были ей в тягость. Повидать родных, близких, а, главное, побывать у старцев, в намоленных храмах, приложиться к чудотворным иконам - это ли не радость, это ли не утешение. Вот план одного только однодневного ее визита в северную столицу в апреле 1916 года: Казанский собор, церковь нерукотворного Спаса, Петропавловская крепость с усыпальницей Александра Невского, монастырь Иоанна Кронштадтского, чаепитие с императрицей-матерью Марией Феодоровной, обед с Государем и Государыней. На два коротких свидания с родными - четыре храма с затяжными службами и молитвами.
Однако молитву она всегда воспринимала как чистую радость - и награду за каждодневный труд. Она потому и назвала свою обитель Марфо-Мариинской, что хотела соединить в ней два рода служения Господу, два рода любви. Евангельские сестры четырехдневного Лазаря подавали ей в том пример. Марфа - любовь деятельная, Мария - молитвенная, созерцательная. Но обе они были равно угодны Христу.
Отведя душу в молитвах в святых местах, Елизавета Феодоровна рвалась домой - к трудам. Основанная ею обитель не была монастырем в полном смысле слова. Послушниц-полумонахинь и полу-сестер милосердия принимали на время, по истечении которого они вольны были вернуться в мир. Сама же настоятельница была не просто монахиней, но подвижницей с уставом мало кому доступного аскетизма. Три-четыре часа сна (на голых досках), заутреня, обедня и всенощное бдение вместе со всеми, а потом, в ночные часы, чтение псалмов вслух - уже в одиночестве, а весь светлый день - послушание. Обход больных, помощь при операциях, прием посетителей, хозяйственные хлопоты, беседы с воспитанницами и многочисленными крестниками, переписка. Больные приободрялись, едва завидев ее серое по будням и белое по праздникам монашеское одеяние, от которого будто исходило сияние. У постели тяжелых она просиживала часы, держа их за руку. Ни один посетитель не уходил от нее, не получив помощи. Ни одно письмо не оставалось без ответа. Но при этом каким-то чудесным образом она находила время трудиться во множестве благотворительных комиссий, хлопотать по делам Палестинского общества, которое возглавляла, опекать порученный ей Государем Черниговский полк. Откуда бралось столько железной воли, строжайшей дисциплины, неисчерпаемой энергии в этой изящной женщине, поражавшей всех своей красотой, ангельским голосом, кротостью, мягкостью обхождения? Где, в каком источнике черпала она силы? Со стороны казалось, что выдержать такую жизнь невозможно. Даже Государь с Государыней, люди глубочайше религиозные, упрекали Эллу в том, что она, не щадя своего здоровья, словно бы сознательно гасит свечу. В ответ шли уверения, что она здорова "как лошадь".
И впрямь - чем больше она трудилась, тем больше радости это ей доставляло, тем больше силы посылал ей Господь.
Мысль об усовершенствовании обители милосердия не оставляла ее ни на минуту. В русских монастырях и западных филантропических обществах она искала, по крупицам собирала то, что можно было перенять, развить. И спешила домой - действовать.
... К вокзалу за ней из обители присылали коляску, позже - машину. Сердце билось от нетерпения. Скорей, скорей! Как там ее девочки - "крестовые сестры", что больные, благополучен ли отец Матвей, все ли в порядке? Вот уже миновала Красную площадь, за спиной остался писаной красоты Василий Блаженный, въехала на Каменный мост. Отсюда, с горбылины, далеко видно. Купола и кресты царят над милым Замоскворечьем. Далеко впереди, за Калужской заставой, садится солнце. Его красный шар словно прошит прутиками крестов - на горизонте, за церковью Ризположения - Донской монастырь, а на пути к нему, сразу за Николой в Путах дом.
За пять предвоенных лет обитель расширилась, укрепилась. Больше стало сестер, больных, воспитанниц, опекаемых престарелых. Елизавета Феодоровна подумывала уже об открытии загородного "подворья". Да и сама жизнь вокруг заметно лучшела - реформы приносили плоды. Казалось, еще немного - и сотрется короста нищеты на теле России, исчезнут ночлежки, притоны, бездомные оборванцы.
Но разразилась война. Елизавета Феодоровна горько плакала при известии о ней. И не только потому, что любимый брат Эрни оказался вдруг противником сестер - Эллы и Аликс. Нет, сама судьба расцветавшей России оказалась под смертельной угрозой.
Война резко все изменила. Первоначальное воодушевление очень быстро сменилось недовольством и раздражением. Даже лица стали другие. Конечно, и раньше попадались разбойные - но где-то по краю и сзади, скользя взглядом в сторону, тушуясь. Теперь они становились все свирепее - и будто множились день ото дня. Ворота обители приходилось запирать, но и это не спасало от грабителей. Дошло до того, что машину Елизаветы Феодоровны забросали камнями. Однажды в обители чуть было не учинили погром. Любовь москвичей, которой она была окружена, подверглась вдруг бесовскому натиску ненависти.
Но ничто не могло вывести ее из равновесия, поколебать ее мир, полный любви, участия, понимания, прощения. В апреле 1916 года - после всех "безобразий" - она писала Николаю Второму: "Сегодня 25 лет, как я присоединилась к нашей возлюбленной Церкви… а через месяц будет уже 25 лет, как я в Москве. И все они растворяются в глубочайшей благодарности Богу, нашей Церкви и тем благородным примерам, которые я могла видеть в истинно православных людях. И я чувствую себя настолько ничтожной и недостойной безграничной любви Божией и той любви, которая меня окружала в России - даже минуты скорби были освещены таким утешением, а незначительные недоразумения, естественные среди людей, были сглажены с такой любовью, что я могу только повторять: "Слава Богу за все, за все!"
Народ - это дети. Мутят, подзуживают, распаляют его бесы-революционеры. Тут царская чета с Елизаветой Федоровной не разошлась во мнении. Узнав об отречении Николая - бедного, милого Ники, - Елизавета Федоровна тяжело заболела. Она и в этой катастрофе находила собственную вину. Значит, была недостаточно настойчива в своих попытках открыть Государю глаза на те опасности, которые его подстерегали.
Воцарился хаос. Волны революции бились и о стены обители. Было ясно, что настоятельницу не оставят в покое. Германский и шведский послы наперебой предлагали ей помощь с отъездом из России. Немца, как противника в войне, она отказалась принять. Шведа - после раздумия, напоминавшего моление о чаше, - отпустила ни с чем, вежливо отказавшись. Она пройдет свой путь до конца - вместе с Россией и Православием.
Арестовывать ее - на Светлой Седмице 1918 года - власти прислали отряд стрелков-латышей. Русским не доверяли, боялись, что пожалеют собственные святыни. Наемникам было все равно. Через несколько месяцев они спасут и Ленина с присными - и тем самым режим. Откуда вдруг взялись они в роковой момент русской истории? Словно черт выпустил из табакерки. (Нынешним их потомкам вольно же рассуждать о "русской" оккупации).
Елизавету Федоровну в сопровождении двух инокинь повезли на Урал. Там - подальше от границ - решили собрать всю царскую семью, всех родственников Государя.
После нескольких недель в Перми (где находился и младший брат Царя Михаил, "император одного дня") повезли через Екатеринбург в Алапаевск. В Екатеринбурге в свидании с царской семьей, томившейся в Ипатьевском доме, отказали. Лишь одной из инокинь удалось подойти к забору и увидеть сквозь щель Государя. В последний раз Элла оказалась так близко к сестре, родившейся на ее глазах сорок шесть лет назад.
В Алапаевске поселили в здании школы. Вместе с Елизаветой Федоровной находились Великие князья - Сергей Михайлович, милейший человек и безупречный офицер, дети Константина Романова, известного поэта "К.Р." - Иоанн, Игорь и Константин. Их отец был самым большим другом - в той ее жизни, с Сергеем. Нередко приезжал к ним в Ильинское, привозил с собой сыновей. К.Р. Первым прославил ее - в стихах. Хотя о них ей вспоминать было неловко. Уж очень много в них искушения гордыни, соблазна лести. "Как ангел, ты тиха, чиста и совершенна…" Эка! Или вовсе: "И всякий, увидав тебя, прославит Бога…" Ох, уж эти поэты!
Зато о том, что К.Р. первым приехал к ней из Петербурга, когда не стало Сергея, она никогда не забудет. И вот трое его сыновей, теперь уже не малыши, а офицеры, готовились вместе с ней на заклание.
Из них один, Иоанн, юноша глубоко религиозный, любил беседовать с "тетей Эллой". Привязался к ней и юный князь Владимир Палей, сын Павла Александровича, еще один ее племянник, с которым она познакомилась за несколько недель до смерти.
Первый месяц в Алапаевске прошел сносно. Узникам даже разрешили сажать цветы и возделывать огород. Но потом догляд резко ужесточился. Вдруг перестали церемониться - как с приговоренными к смерти. Особенно свирепствовали чужеземцы - "красные" братья по классу: австрийцы, мадьяры чехи. Какая только нечисть не правила бал о ту пору в России. (И какая только нечисть не правит теперь" Вот уж поистине - век прошел, как сон пустой…)

***
Восемьдесят лет назад, 18 июля восемнадцатого года, их повезли на казнь. Пятерых мужчин - русских князей, и двух женщин - русских святых (Елизавету Федоровну неотступно сопровождала инокиня Варвара, также канонизированная Церковью). Как и царской семье днем раньше, алапаевским узникам, объявили, что их перевозят в более безопасное место.
Доставили к синячинской шахте, доходившей до 60 метров глубины.
Заживо сбросили всех - только попытавшегося сопротивляться Сергея Михайловича застрелили. Елизавета Федоровна успела произнести Христовы слова: "Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят". Забросали шахту гранатами, потом валежником, подожгли. Тем не менее окрестные крестьяне еще долго слышали, как из-под земли доносится пение псалмов и Херувимской песни.
Когда через три месяца в город вошли белые, их откопали. Елизавета Федоровна была не тронута тлением. Обнаружилось, что своим платком она перевязала голову Иоанна. Их пальцы были сложены для крестного знамения.
…Ныне ее прах покоится в Иерусалиме в Гефсиманском саду, в русской православной церкви Марии Магдалины. От нее, белоснежной, трудно оторвать глаза, когда снизу, от Кедрона, смотришь вверх, на Масличную гору. Эта церковь была построена попечением российской императорской семьи. Ее освящали в 1888году. На церемонии Елизавета Федоровна тихо сказала своему мужу, Сергею Александровичу: "Я бы хотела лежать здесь…"
Так все и получилось…