ВЕЛИКОМУЧЕНИКИ РОССИИ
Ю.И. Архипов

Детство святой Елизаветы

К Дармштадту подъезжаешь с особым чувством. Потому что нет на немецкой земле другого такого города, который был бы так тесно связан с Россией. Он дал России трех государынь и одну святую.
Правда, все три, увы, не обрели покоя и счастья в России. Первая, Вильгельмина, нареченная в России Натальей Алексеевной, навязанная Павлу матерью в жены и не любимая им, сгорела в двадцать один год, не прожив и трех лет в России. Вторая, Мария Александровна, хоть и родила мужу, Александру II, шестерых сыновей, один из которых, Александр III, стал, может быть, лучшим правителем за всю историю России, но вынуждена была терпеть в собственном доме любовницу мужа, снося ежедневные унижения, отчего и сошла прежде срока в могилу. Наконец, третья, Александра Феодоровна, так нежно и преданно любимая супругом, Николаем II, как редко выпадает на долю какой-либо женщине, стала вместе с ним и детьми жертвой страшных лет России. Эхо расстрела царской семьи в Ипатьевском доме в Екатеринбурге в ночь на 17 июля 1918 года не затихло и поныне.
Днем позже там же, на Урале, заживо сброшенная теми же злобивцами-бесами в алапаевскую шахту, погибла старшая сестра императрицы Елизавета Феодоровна, "Элла", как ее называли многочисленные родственники, рассеянные по августейшим домам Европы.
В 1884 году, двадцатилетней, она вышла замуж на великого князя Сергея Александровича, младшего брата российского императора Александра III, ставшего в дальнейшем генерал-губернатором Москвы. Брак был по взаимному согласию чисто духовным, но любовь супругов друг к другу поистине серафической - настолько, что расстаться хотя бы на один день было для них тяжким наказанием.
В феврале 1905 года Сергея Александровича подстерег террорист Каляев. С этого дня кончилась жизнь великой княгини Елизаветы Феодоровны и началось житие преподобномученицы Елисаветы. Остаток своих дней она посвятила служению бедным. Продав коллекцию унаследованных драгоценностей, она выстроила на Ордынке в Замоскворечье Марфо-Мариинскую обитель, где бесплатно лечили и оперировали больных, учили детишек, опекали убогих и сирых. Сама настоятельница являла и бесподобный пример подвижничества. Оставляя на сон три-четыре часа в сутки, все прочее время они посвящала молитвам и хлопотам. И, словно ей было мало труда в обители, то и дело - вся в белом, белой голубицей - устремлялась на окраины Москвы, к бедолагам. Не было в престольной уголка, где бы ее не знали, не ждали. Так еще сравнительно молодая, редкой красоты женщина стала "матушкой", любимой народом.
После октябрьского переворота немецкий посол Мирбах предложил ей вагон в Германию. Были готовы принять и английские родственники. Но Елизавета Феодоровна наотрез отказалась покинуть Россию - а ведь догадывалась, какой мученический венец ее ожидает. Но Россия и Православие давно стали обетованием, да и самой сутью ее души.
Ныне Православная Церковь причислила мученицу к светлому сонму святых, "в Российстей земли просиявших". Ее лучистый облик как-то по-особому щемит душу. Может быть потому, что подвиг ее так недавен, близок, почти нагляден. Вот и несколько лет назад, когда наш мудрый скульптор Вячеслав Клыков открывал ей памятник перед воздвигнутым ею собором (сколько же еще ждать нам, когда он откроется снова?), вокруг со свечками в белых платочках стояли ее былые воспитанницы, ее девочки, уцелевшие в бурях века старушки. Елизавету Феодоровну запечатлел такой не старый еще кинематограф. Ее описывал как живую примету Москвы Бунин, а он и сам был еще жив, когда я читал уже не только сказки Пушкина, но и "Капитанскую дочку". Ею вдохновлялась кисть Нестерова...
А как мало мы знаем о великой княгине. Кто она родом, из каких мест, среди кого выросла, кто ее предки?
Глубок колодец времени, сказал Томас Манн, зачиная свою сагу о библейском Иосифе. Глубок, да и темен. Только венценосцам дано заглянуть в него поглубже нас, смертных.
Обычно род герцогов гессен-дармштадтских возводят к Елизавете Тюрингенской, жившей в начале 13-го века и вскоре после смерти признанной католической церковью высокочтимой святой. По популярности среди немецких страстотерпиц с нею может сравниться только жившая веком раньше Хильдегард, что подвизалась близ Дармштадта (!) в Бингене. В честь Елизаветы Тюрингенской и назвали родившуюся 1 ноября 1864 года вторую дочь наследного принца Гессен-Дармштадтского Людвига IV.
Елизавета Тюрингенская правила вместе с мужем-ландграфом в замке Вартбург, возвышавшемся над городом Эйзенах. Благодаря ей Вартбург стал духовной столицей Германии. Это здесь устраивали состязания миннезингеров, знакомые нашим современникам по оперному циклу Вагнера. Вместе с тем юная ландграфиня прославилась неусыпной благотворительностью. После ранней кончины мужа она основала монастырь с первой в немецких краях лечебницей для бедных, где вместе с насельницами выхаживала больных. То есть семью веками раньше осуществила то, что и нареченная в ее честь Елизавета, получившая на новой родине отчество Феодоровны.
В родословную самой Елизаветы Тюрингенской немецкие историки обычно не заглядывают. Между тем она любопытна, особенно для нас, русских. Дело в том, что знаменитая немецкая святая вовсе не была немкой. Ее девочкой привезли из Венгрии. А отцом ее был венгерский герцог Андрей II, генеалогическая линия которого дважды пересеклась с киевскими князьями. В частности, родная бабка Андрея II Евфросиния была дочерью князя Мстислава Великого и "внукой" Владимира Мономаха. Стало быть, в жилах Елизаветы Тюрингенской и всех ее прямых потомков, в том числе и дармштадтских принцесс Эллы и Аликс, то есть великой княгини Елизаветы Феодоровны и нашей последней государыни Александры Феодоровны была капля и русской крови - крови Рюриковичей!
Остается посожалеть о том, что ни сами сестры, ни их русские мужья об этом не знали.
Отец Эллы был, таким образом, наследным принцем. В 1856 году он побывал в России - на коронации Александра II, женатого на его родной тетке Марии, сестре Людвига III и Карла. Девятнадцатилетний юноша, как давно уже привык, вел свой дневник и в путешествии - ныне он хранится в Гессенском государственном архиве в Дармштадте вместе с другими документами дома. Пером этот простоватый, более добросердечием своим славный человек владел неуклюже, записи его маловыразительны и скупы. И все-таки пусть банальными словами, но он излил свой восторг перед златоглавой Москвой, перед Кремлем с его соборами, перед храмом Василия Блаженного. Мог ли этот стеснительный юноша из глухой немецкой провинции тогда думать, что пройдут годы и одна его дочь войдет под своды вот этого величественного собора, чтобы короноваться императрицей Российской, а другая вот тут, на площади, на колючем февральском снегу с окаменевшим лицом будет собирать в платок разметанные бомбой останки любимого мужа, русского князя. А там, за рекой, она выстроит дивный храм и больницу, куда будет стекаться неустроенный, перехожий люд со всей Москвы да и всей России? Неужели не ткнулось в сердце никакое предчувствие? Как странно все же устроен мир, коли так.
В 1861 году принц Людвиг женился на дочери английской королевы Виктории Алисе и увез ее в Дармштадт. Но до конца своих дней и до мозга костей она останется англичанкой. В доме вместе с английской обстановкой заведет и английские обыкновения, с детьми и их воспитателями будет говорить только по-английски и при каждой возможности - как только удастся склонить капризный Лондон к приглашению - будет увозить детей на долгие месяцы в Англию или Шотландию, так что Бакингем, Виндзор, Осборн и Балморал станут и для них родным домом.
Там, в Лондоне, в апреле 1863 года она родит своего первенца, девочку, названную - разумеется - в честь бабушки Викторией. Вернувшись с нею в Дармштадт, она сумеет уговорить Людвига III подарить им с мужем один из его охотничьих замков - расположенный в шести километрах к северо-востоку от города Кранихштайн ("Журавлиный камень", если по-русски). Перестроив поместье по своему вкусу, она получит свое первое семейное гнездо. Отныне с мая и по октябрь семья станет больше всего времени проводить здесь. Лишь когда Людвиг займет трон, они переберутся в более шикарный Вольфсгатен - километров на десять подальше.
Летом 1864 года в Кранихштайн - довольно внезапно, по-русски - нагрянуло семейство российского императора. Алиса с челядью заметалась как на пожаре между городом и поместьем. Ей хотелось не ударить в грязь лицом. О русских, сколько она себя помнила, говорили при лондонском дворе крайне неблагоприятно, даже враждебно. "Варварская" Россия считалась самым могущественным соперником в борьбе за мировое господство. Об "азиатском" великолепии петербургского двора ходили легенды. Кранихштайн в спешном порядке приготовился к приему сверхважных гостей по высшему английскому классу.
Но прибывшие русские своей сердечностью вмиг растопили всякую чопорность без остатка. Александр II был само обаяние, его супруга - сама любезность, их отменно воспитанные и сверх средней европейской меры образованные дети - сама непринужденность. Разве что старшие - учтиво язвительный денди Николай да ясновзорый крепыш Александр - слегка обозначали дистанцию: немка-мать всю жизнь расшибалась в лепешку, чтобы вложить в них чувство русского превосходства над "всякой европейской мелюзгою", и в этом, кажется, преуспела. Зато остальные дети были просто прелестны. Особенно очаровал всех семилетний Сережа. Почти все время он проводил с крошкой Вики - полуторагодовалой дармштадской принцессой. Алиса и представить себе не могла, чтобы семилетний мальчуган мог так обходиться с младенцем. Похоже, ее дочь за свою короткую жизнь еще никогда не бывала так счастлива. Она вся сияла, завидев Сережу, заливалась смехом, тянула к нему ручонки. Через несколько дней все отправились в другое имение герцогов - расположенный в девяти километрах к югу от Дармштадта живописнейший Хайлигенберг (по-русски - "Святые горы"). Маленькую Викторию хотели оставить с няньками дома. Но друзья не захотели расставаться, и юный Сережа, он же великий князь Сергей Александрович, настоял, чтобы малышку взяли с собой. А в это время под сердцем Алисы уже билось другое сердечко - его будущей жены Эллы.
Как это нередко бывает с особенно чуткими европейцами, Алиса была напрочь покорена неслыханной, небывалой теплотой и сердечностью русских, у нее было чувство, будто ее погрузили в море любви. К матери в Лондон полетели потрясенные письма. "С 1864 года она стала русской", -- раздраженно писала королева Виктория своей старшей дочери в Берлин, даже не догадываясь, насколько она права. Ведь это был год, когда родилась Элла, которой суждено было стать не просто русской, но русской святой.
Родилась она 1 ноября. В дневниках Людвига IV, начиная с 1864 года, этот день всегда был подчеркнут жирной чертой, а под нею стояли два слова: "Родилась Элла". Поздно вечером накануне, отметил принц, у жены появились первые боли, утром начались схватки, и вскоре, в половине девятого, она разрешилась от бремени.
Всего за шестнадцать отпущенных им лет совместной жизни у Алисы и Людвига родилось семеро детей. Но ни разу роды не проходили так легко. Именно этот ребенок был для Алисы как Господень подарок. Не красавица, она после родов Эллы необыкновенно похорошела. За всю жизнь она не получила столько комплиментов от окружающих, как тогда. "Я и сама чувствую, что здоровье мое как никогда превосходно", -- писала она матери.
И "бэби", по ее слову, явилось на свет необыкновенно крепеньким и красивым. Тоже - как никогда. Для отца с матерью Элла навсегда стала своего рода эталоном. После появления на свет каждого последующего ребенка Алиса описывала его матери, неизменно сравнивая с Эллой - как мерой здоровья и красоты. Только раз еще появится у нее такой же крепкий ребенок - наследный принц Эрнст Людвиг, "Эрни". И только раз - такая же красивая девочка: Аликс, "Солнышко". "Она такая же красивая, как Элла, только ресницы темнее и глаза - совсем синие".
Элла бурно развивалась и вскоре догнала по росту старшую сестру, так что их нередко стали принимать за двойняшек. "Но это глупость, конечно, я слишком вовремя поняла, что Бог не дал мне такую красоту, и значит - нужно было развивать в себе что-то другое", -- писала под конец жизни Виктория, эта весьма железная леди.
Родилась Элла еще в старой городской квартире родителей, но осознавать себя стала уже в "Новом дворце", за которым так и закрепилось это название -- "Нойес пале". Мать вложила в это строительство значительную часть приданого, помог свекор, почти всю обстановку прислала в подарок из Англии королева-мать. Весной 1866 года состоялся переезд в этот не слишком изящный, но просторный, в стиле английской эклектики ("под Осборн") дом на Вильгельминенплац - площади на самом краю старого города, слегка возвышающейся над ним. На эту же площадь выходила похожая на обсерваторию католическая церковь с массивным круглым куполом. Элле суждено было прожить здесь 18 лет. Здесь появятся на свет три ее сестры и два брата. Здесь она будет постигать религию, науки, ремесла, языки, танцы, музыку, рисование. Здесь она переживет свою первую в жизни трагедию - когда ее маленький брат Фридрих, "Фритти", расшалившись, выпадет из окна маминой спальни на каменные ступени парадной лестницы. Другой мальчик на его месте мог бы, может быть, отделаться и ушибом, но оказалось, что Фритти унаследовал болезнь рода королевы Виктории гемофилию, и он умер от внутреннего кровоизлияния. Алиса так и не смогла оправиться от этого горя, в котором винила себя, постоянно терзалась и чахла. Потрясены были и дети, каждый год в день смерти Фритти приносившие цветы на его могилу.
Детство Эллы, ее сестер и братьев вовсе не походило на детство сказочных принцев. Ведь их мать была фанатически привержена популярной в Англии спартанской системе воспитания. А это означало: окна в любую погоду настежь в назначенные часы, одежда самая простая (шила для детей сама), железный распорядок дня и - труд, труд, труд. Подъем в шесть, уроки до половины одиннадцатого, после ланча прогулка и снова занятия с учителями. После обеда - самостоятельная работа с учебниками, рукоделие, танцы, верховая езда. Учителей, воспитателей часто меняли; требовательность Алисы не знала границ, лишь перебрав добрую дюжину претендентов, она остановилась на миссис Грейвс и мадам Гранси.
Отец был редким гостем в доме: муштра, маневры, походы, инспекционные поездки, государственные визиты, горы ждавших подписи бумаг. Но и Алиса не ведала передышки: почти каждый день объезжала основанные ею госпитали, больницы, дома призрения, школы, всевозможные кружки и ферейны. На ее счастье у нее оказалась деятельная помощница - Луиза Бюхнер, сестра известного бунтаря и драматурга. Вдвоем дело спорилось, но временами, особенно в годину нередких тогда войн, обе выбивались из сил.
Нередко Алиса брала детей с собой - с цветами, нарванными ими на Розовом холме, и с самодельными подарками для больных и сирот. Неулыбчивая, строгая мама, она горела святым чувством долга - и заражала им детей. Не забывала, впрочем, и о своем долге по отношению к ним самим: каждый день урывала часа полтора-два, чтобы почитать им, помузицировать, поучить рукоделью и рисованию. У нее был явный природный дар, развитый воспитанием, художницы и музыкантши. Ее рисунки и акварели одобряли профессионалы. Когда в городе несколько лет жил Брамс, он нередко приходил во дворец поиграть с ней в четыре руки. Для детей тогда был двойной праздник: к наслаждению музыкой примешивалась гордость за маму.
Увлекалась она и серьезными философскими и теологическими вопросами, привечала, в частности, -- к вящему неодобрению всех родственников от Лондона до Берлина - "вольнодумца" Давида Штрауса, автора довольно скандальных в ту пору книг по истории христианства. Одно время он был постоянным завсегдатаем ее гостиной и даже посвящал ей - изданные с ее помощью - труды.
Впрочем, дети видели его поджарую фигуру только издалека: в неурочное время ни в гостиную, ни в комнату матери их не пускали. Как это было принято и в Виндзоре, главным условием правильного воспитания Алиса считала суровую дисциплину. Не баловать - вот был ее главный, неукоснительный принцип.

И совсем другое дело - отец. Большой как медведь, улыбчивый, добродушный, он любил повозиться с детьми, и они нередко устраивали кутерьму у него в кабинете, куда им был доступ в любое время. Как же им его не хватало, как же тревожно и страшно им становилось, когда он уезжал. Особенно, когда он уезжал на войну. Ведь его могли убить! До детей доходили городские толки, что их папа совершенно особенный, что он единственный из командующих, кто делит с солдатами и хлеб, и тяготы, даже ночует с ними в палатке, сам их водит в атаку, подвергая себя такой же опасности. Солдаты его боготворили, горожане любили - скольким он помог, скольких спас от беды. Не раз бывало: возвращается он под вечер в город, изголодавшийся, усталый, встретит в лесу или поле какую-нибудь старушку-крестьянку с тяжелой поклажей - всегда остановится, посадит в карету, отвезет ее до деревни. Конечно, таких поступков народная молва никогда не забудет.
Однажды летом, на взморье, где они всей семьей отдыхали (горный, а особенно морской воздух был просто культовой вещью для Алисы), Людвиг спас во время бури утопающую - после того, как другие мужчины, выбившись из сил, отказались от дальнейших попыток вытащить ее на берег. Как же дети своим папой гордились!
И - как ревновали его друг к другу! Одно из самых ранних сохранившихся писем Эллы - детские, беспомощные каракули чернилами - было на фронт к отцу, воевавшему с французами в Эльзасе (известная кампания 1871 года, в которой генерал Людвиг IV командовал гессенской армией в составе сводных немецких войск). И какие в нем трогательные строки: "Милый папа, напиши мне, пожалуйста, тоже письмо, а то Вика считает, что ты написал только ей, и не дает мне твое письмо". У, эта Вики, старшая, командирша!
Они все росли вместе, у них были одни и те же родители и воспитатели, занятия и игрушки - и в то же время все семеро детей были такими разными. В письмах к матери Алиса не перестает этому удивляться.
Вот Виктория и Элла, погодки. Издалека посмотреть - как близнецы. Но старшая - железный характер, дисциплина во всем, круглая отличница, сообразительная и энергичная, великий организатор. Элла - мягкая, немного рассеянная и отрешенная, нередко уносящаяся мыслями куда-то далеко-далеко, словно бы витающая в облаках. Необыкновенно красивая, изящная во всем, к двенадцати годам приобрела изумительный почерк - этакая утонченная готикой пропись - но запятых не признавала, в отличие от Вики делала и в английском, и в немецком ошибки. В глазах неземная грусть, а вечно шутит - и так мило, что всем вокруг становится легко на душе.
Правда, мнения матери о своих детях остались отрывочными, да и умерла она слишком рано - когда младшая из оставшихся в живых, Аликс, была еще совсем незрелым ребенком. Гораздо подробнее охарактеризовал сестер и братьев в своих воспоминаниях "Эрни", Эрнст Людвиг, последний правящий герцог Гессен-Дармштадтский, успевший отметить себя в истории многими славными делами и даже снискать признательное уважение многих историков-демократов (например, Голо Манна). Так вот, в Виктории он отметил ее ярко выраженное "старшинство", попечительный организаторский дар, в Ирене, названной "мироносицей", потому что родилась в день подписания мира с Пруссией в 1866 году, -- редкую покладистость и от отца унаследованную доброту, в Аликс (нашей будущей императрице) - небывалую для ребенка серьезность и небывалое же чувство долга: "такое, что она отказывалась даже от вожделенной прогулки с отцом, если только не успевала выучить все уроки; уж если она что наметила, то должна была выполнить это до конца".
С особой теплотой Эрнст Людвиг пишет об Элле: "Из всех сестер Элла была мне всех ближе. Мы почти всегда и во всем понимали друг друга, она настолько тонко чувствовала меня, как это редко бывает с сестрами. Она была одной из редкостных красавиц, просто само совершенство. Однажды в Венеции я видел на рынке, как многие люди побросали свои товары и шли за ней в восхищении. Она была музыкальна, у нее был приятный голос. Но особенно она любила рисовать. И очень любила красиво одеваться. Вовсе не из тщеславия, нет, а из любви к красоте во всем. У нее было сильное чувство юмора, она могла с неподражаемым комизмом рассказывать о разных происшествиях. Как часто мы с ней смеялись, забыв обо всем на свете. Ее рассказы были истинным наслаждением".
Очередная и самая страшная трагедия в доме разыгралась внезапно. В начале декабря 1878 года заболела дифтеритом Виктория. Дети хворали - при их-то закалке - нечасто и с недомоганием справлялись легко, отчасти поэтому заболеванию старшей не придали должного значения. Но разразилась настоящая, повальная эпидемия. Вслед за Викторией заболели по очереди все дети, кроме Эллы, а там и родители. Эллу спасло, может быть, то, что, прослышав об опасности, за ней, любимицей, немедленно примчалась бабушка Елизавета и забрала к себе. Давно миновали времена, когда их, бабушки и внучки, отношения были настоящей проблемой для Людвига и Алисы. Неслыханно - едва научившись говорить, Элла стала грубить бабушке! Со всеми была ласкова и любезна, в дедушке Карле не чаяла души, а бабушку не переносила на дух! Видимо, дело было в "прусском" выгляде??? берлинской принцессы: добрейшая душа, внешне она держалась, как была вышколена, то есть как палка, говорила с лающим прусским акцентом, слегка выпучивала бесцветные глаза. К подобной "прусскости" Элла и в дальнейшем не притерпелась; из-за нее-то, может быть, и отвергла пылкие ухаживания самого упорного ее ухажера - будущего кайзера Вильгельма II, которому предпочла кротковзорого, зеленоглазого великого князя Сергея.
Но бабушкину "прусскость" Элла научилась не замечать, и они беззаветно полюбили друг друга. Живя теперь у бабушки, Элла только по запискам и слухам могла узнавать о том, что происходит в ее родном доме. А там эпидемия свирепствовала как в чумное время. Эрни и его отца едва удалось спасти, но маленькую сестру Марию, "Май", как и саму Алису, врачи, немедленно присланные королевой Викторией из Лондона, так и не отстояли.
Умерла мать - успев попросить накрыть ее гроб английским флагом - в роковой для ее рода день 14 декабря. Именно в этот день в разные годы и даже века умерли или были на грани смерти многие ее предки. В этот день умер и ее отец принц Альберт. Странная, фатальная мистика...
Вмиг осиротела семья, вмиг кончилось детство. Чтобы хоть как-то развеять горе, королева Виктория взяла всех к себе на полгода. Сфотографировалась с ними на память. Во всем обширном фотоархиве семьи нет фотографии более печальной. В глазах Эллы и Аликс такое страдание, будто оно обращено не только назад, но и вперед, будто в них не только память, но и прозрение.