Невыдуманные истории

ЗОЛОТОЙ КЛЫК

Пес откормлен, высок как теленок, и под невзрачной желтоватой шкурой, под короткой ершистой шерстью хорошо видна игра всех суставов и мышц. Лапы у него как у молодого медведя - четыре когтя врастопыр, а пятый, обрубленный в младенчестве, - будто каблук-шпилька. Ударом этого костяного штыря он пробивает череп соперникам, если удастся оторваться в поселок без хозяина.
Голова у него с человеческую, морда - угловатая вытянутая, а из-под бордовых губ с обеих сторон виснет по золотому клыку, вставленному за верность хозяином вместо выбитых.
К какой-то редкой азиатской породе он принадлежит, но нрав имеет самый обыкновенный. Среди кобелей, конечно, диким зверем мечется по дачному поселку, но рядом с хозяином ходит понурой дворнягой.
Я познакомился с ними обоими прошлым летом, когда дачи резко подешевели - обнищали владельцы, подчистую сдавали жилье за копейки. Всегда хотелось провести лето мило, интеллигентно, с добрым знакомством, с вечерним чаем на лужайке в плетеных креслах, с пустяшной рыбалкой ранним утром, чтобы потом день службы в столице не казался пропащим. Расценки пришлись, наконец, мне по карману, и вот маленький, игрушечный домик с верандой возле старинного барского пруда в моем распоряжении.
Однажды утром сижу с удочкой на берегу, и вдруг из камышей выламывается этот дикообразный пес. Он-то издалека чуял человека и готов был к встрече, а меня пробрало смертельным ужасом. Я вообще собак не люблю - вечно мочатся и все нюхают. Скучно. А такой еще и убить может.
Сижу под его караулом в тоске - день испорчен, вырвал он меня из соития с природой через крючок и червячок, опустошил, мерзавец, и унизил, а сам вроде понимает, слюни с клыков своих, тогда еще обыкновенных, голубоватых, пускает и вежливо помахивает аллигаторским хвостом.
Только я подумал, что должен же быть где-то хозяин, должен выручить, как зыбкий бережок затрясся, и еще один зверь выскочил из кустов - в кроссовках, в бандитских шароварах, голый по пояс, плечи как у тяжелоатлета подтянуты вверх трапециевидными мышцами. Кажется, я даже слышал биение его здорового сердца. Эта морда, заросшая бородой, типично русская - разбойничья - тоже улыбалась, к тому же крест имелся на шее, но все равно не очень-то приятное было явление: несокрушимая челюсть, утыканная свежей щетиной, глазки-дырочки, пробитые куда-то в потемки под стриженый наголо череп.
- Не бойтесь, Малыш не кусается. Мы вас знаем. Вы наш сосед слева. Телекамеру видели на столбе? Я ею вас засек.
Он все подпрыгивал то на одной ноге, то на обеих сразу, и крест у него на цепочке тоненько, бубенцово позванивал.
Спросил, играю ли я в шахматы, и пригласил "сбацать партийку".
Все это мне было сто лет не нужно - спортивный сосед, волкодав его, телекамера на столбе, шахматы. Я думал, что за железным этим забором в полтора человеческих роста какая-нибудь контора, офис, база. А тут оказывается новорусское гнездилище. Век бы мне вас не видать, господин физкультурник, думал я, сматывая удочку. Не для того я сюда приехал, чтобы с кровопийцами народными знакомства заводить.
Он убежал в одну сторону, а я ушел в другую.
На следующий день подыскал место для рыбалки подальше от этой тропы пробежек и не видел соседа ни день, ни три. Сказал жене, чтобы голой не выходила на улицу, если не хочет под монитор попасть, и скоро забыл про бегуна, зажил опять наособицу, по душе.
Но через несколько дней на местном базарчике мы снова встретились. Было жарко, и пес Сытина - так звали моего соседа - сидел в его вишневом "Кадиллаке" под обдувом кондиционера, а сам хозяин в накинутом на голое тело армейском кителе без погон, в галифе с веревочками и в шлепанцах-вьетнамках набирал овощей в большую корзину.
Какой-то поддатый или обкурившийся азербайджанец подошел к нему и, не рассчитав дружелюбия, полюбопытствовал: "Ты кто, вообще, по жызни будэш?"
Хотя и мне в молодости случалось рукоприкладствовать, и попадало тоже, но таких ударов видеть не приходилось. Сытин буквально вонзился кулаком в лицо азербайджанца, и в нем хрупнуло и треснуло что-то. Можно сказать, произошло проникновенье кулака в плоть, как в мануальной терапии. Чернявый сложился и опал горкой тряпья между прилавками. А Сытин, поднимая с земли китель и отряхивая, сказал уже не этому бесчувственному телу, а для всеобщего сведения его соплеменников за весами:
- А по жизни я вообще-то буду ваш мочитель.
На рынке установилась тишина, только слышно было, как пес в "Кадиллаке" выл, лаял и скреб когтями дорогую велюровую обшивку салона.
По моему разумению, человек, нанесший подобный удар, должен был какое-то время оставаться в крайнем средоточии, ну хотя бы для того, чтобы увернуться от ножа. Сытин же заметил меня в толпе, улыбнулся и сказал молодым бархатным баском:
- Садитесь, товарищ дачник. Подкину.
После всего случившегося как-то не хотелось ему возражать.
Я сел со своими овощами, он - со своими. Сел за руль бочком, небрежно и повел машину одной левой, благо вся "тачка" была напичкана автоматикой.
Пес с заднего сиденья скулил, лез к хозяину с извинениями или с упреками, а Сытин говорил ему:
- Понимаешь, тут нужна была ювелирная работа, Малыш. Ты бы дров наломал. Ты не обижайся, мой маленький.
И без передыху, кивнув на какие-то строения, мимо которых мы проезжали:
- Вот моя гордость. Здесь у меня косторезы из Холмогор, лаковая миниатюра. У меня семь магазинов и бензозаправка. Черных выгнали и быстро в развитие пошли. Покрошили их человек пятнадцать. С нашей стороны - один погибший.
Он не спросил, хочу ли я к нему в гости. Зарулил к своим кованым воротам. Дистанционным пультом, не выходя из кабины, отворил их, и мы въехали в решетчатый предбанник, сваренный из арматуры, видимо, на тот случай, если Малыш не на цепи, бегает по двору настороже, а кто-то с помощью телекамеры и этого дистанционного управления уже впущен за забор и стоит за решеткой, как подсудимый.
За невзрачными крепостного вида стенами с узкими окошками открылся для меня чудесный мир денежного человека. Отдельная комната-фойе с множеством шкафиков, тумбочек, широких мягких скамеек и пуфов была отведена только для того, чтобы переменять обувь на домашнюю. Потом я попал в зал с диванами и креслами в центре, с баром в углу и широкими распашными дверями на веранду и в сад.
Полная розовощекая женщина, под стать Сытину, с неимоверно маленькой для такой пары дочкой на руках, улыбнулась мне как добрая и здоровая деревенская молодица.

Шахматный столик у окна был весь мраморный, даже ножки. А фигурки - костяные, замысловатой холмогорской работы - великолепный выставочный экземпляр.
Короче, отовсюду веяло богатством, даже роскошью, а хозяин в своих солдатских галифе б/у с распущенными какими-то кальсонными завязками у щиколоток, с плечами и грудью сельского молотобойца, казалось, все время завоевывал и попирал собственный уют.
- Е-два, Е-четыре. Классика!
Играл он слабо, но азартно. Время от времени повторял известную кинохохму: "Лошадью, лошадью ходи!" И с каждой проигранной партией становился жадней до игры.
Я не чаял дождаться освобождения. Но вдруг включилась сигнализация въездных ворот, на цветном мониторе в кадр въехали две "Вольво", гаркнуло в переговорном устройстве:
- Батя! Доставили пачкуна!
И через минуту четверо молодцов в черных очках втащили (я даже глазам своим не поверил) известного ведущего телепрограммы "Вечер". Вся страна знает эти седоватые алюминиевые кудри, блестящие вывернутые губы, глаза с мстительным прищуром. Только здесь в натуре он выглядел тщедушнее, чем на экране. Телевидение полнит - это известно.
Сытин поднялся из-за шахмат, накинул на плечи китель, будто бы для соблюдения устава или этикета, и, уперев руки в бока, а локтями раскинув полы кителя, как крылья боевой птицы перед нападением, сказал:
- Насколько я знаю, вы некрещеный, Николай Бариевич. Нехорошо. Но поправимо. Сейчас мы вас быстренько...
- За эту наглость вы головой поплатитесь! - выкрикнул пленник абсолютно не знакомым голосом.
- Мы - головой, а ты - ж...й, - сказал Сытин. - Неизвестно, чему больней.
Когда телезвезду увели, Сытин опять сел передо мной, сделал ход и сказал:
- Ребята сначала хотели ему башку отвернуть - такое он про нас наговорил в своей передаче на прошлой неделе. Не слышали? Но потом остыли. Решили, что отеческой порки будет достаточно.
В просторной прихожей знаменитого ведущего разложили по диванчикам и пуфам и стали сечь. Хотя дверь была заперта, я отчетливо слышал (уже второй раз на дню) свистящее и резкое проникновение орудия, явно более изощренного, чем сытинский кулак, в человеческую плоть.
С каждым ударом Сытин слегка подскакивал на музейном стуле, будто стегали по его заднице, и блаженствовал, как от шлепков банного веника в парилке. Таким образом через собственные ощущения он почувствовал, что достаточно, встал, снял с ковра плеть-тройчатку и пошел на звуки порки, поясняя мне:
- Пойду точку поставлю. Мы, Сытины, ведь из казаков. Это у меня дедушкино наследство.
Лучшего момента для побега из странного дома мне было не дождаться. Помня о клыках Малыша, я кинулся на кухню к дородной и ласковой мадам Сытиной, упросил ее проводить за ворота и засел в своей дачке, вдруг переставшей радовать меня...
На следующий день к "казацкой хате" нагрянули мстители. Подъехали рано утром неслышно. Если бы не моя рыболовная бессонница, пропустил бы я многие подробности.
Еще не проснулись ни лягушки, ни птицы, было туманно и сумрачно - к жаркому дню. Я натягивал на крылечке сапоги, чтобы не вымокнуть в холодной росе у пруда, и вдруг услышал из-за забора веселый крик Сытина: "Где возьмете, там и положите". И далее Малыш подхватил, облаял кого-то вдоль и поперек, одиночными и залпом. Стал прыгать на забор, драть железо когтями.
Прогремел несильный взрыв, ворота со звоном распахнулись, осаждающие, видимо, подорвали замок. Ужас близкой войны сковал меня - безоружного, гражданского, мирного. Пес громыхал во всю глотку, слышались матерщина и крики дерущихся. Жена у меня была в Москве, защищать некого, и я поскорее рванул в заросли на заветный мысочек в камыши. Но и несколько шагов не успел сделать, как пес за забором взвыл жалобно и обреченно: "Иау-иау-иау", будто сработавшая сигнализация в автомобиле. После чего я услыхал за спиной прыжки и рвущееся дыханье. Оглянулся - Сытин в трусах и бронежилете, босой, дикий, пещерный несется по тропе, вся морда в крови.
Я остолбенел, а он крикнул:
- Ни пуха, ни пера, - и скрылся в зарослях.
Затих треск веток под его напором, и наступила вожделенная дачная тишина.
Когда с восходом солнца я вернулся в свой домик, то нутром почувствовал отсутствие жизни за забором. Стыдно признаться, но я был доволен. Мало приятного отдыхать рядом с ядерным реактором. Выброс произошел, все стихло, но на радостях я не подумал о радиации. Ночью через открытое окно услыхал какую-то возню на веранде. Выглянул и в лунном свете увидал сытинского пса. Скорей всего, по своему тайному подземному лазу, через который он бегал к поселковым сукам, он выбрался из опечатанной крепости и приполз ко мне за помощью.
Ударом приклада морда у него была вся разворочена. Оба голубых породистых бивня выломаны, череп возле уха пробит, и какая-то белая тонкая пленка пульсировала над раной. Кровь панцирем спеклась на шее и груди. Смертельная тоска мерцала в одном целом, незаплывшем глазу.
Первый раз в жизни я пожалел собаку. Что-то наподобие отцовского чувства схватило за сердце мохнатыми лапками. Всю ночь обмывал псину, выстригал шерсть у ран, бинтовал.
На третий день пес уже немного полакал бульона, а потом попросился на улицу и помочился возле черемухи, стоя на трех трясущихся лапах...
А в следующее воскресенье и Сытин объявился в своей крепости. Я услыхал его добродушное ржанье за забором и поспешил сообщить, что пес живой, забирайте.
Боже, что за морда была и у хозяина!
Синяк красовался как родимое пятно - в пол-лица. Верхняя губа была рассечена и зашита грубо, наверно, он сам штопал себя перед зеркалом. А под этим швом зияла гортанная чернота - трех зубов у него как не бывало. Он по-стариковски смешно шепелявил.
- Малыш меня от шмерти шпаш.
За то, что я выходил пса, он объявил себя вечным должником, подарил мне палехскую шкатулку "еще тепленькую", прямо с верстака мастера, и сказал, что на любом аукционе могу получить за нее пять тысяч баксов. Конечно, он загнул.
А в конце лета перед отъездом с дачи я увидел и знаменитые золотые клыки в пасти пса. Они сверкали на солнце, смоченные слюной, пес еще не привык к ним и все пытался выдавить языком.
Три золотые фиксы украсили и рваный рот Сытина.
Александр Андреевич ВИХРОВ
PS: Фамилия героя изменена.