Мария Георгиевна ЖУКОВА

Маршал Жуков и солдаты

Отец любил солдат. Ценил более всего в них смелость и преданность Родине.
Однажды в день празднования нашей великой Победы он произнес тост: «За тех, кто кричал «ура!», то есть за тех, кто шел в атаку, за героев. В своих воспоминаний он писал:
«Я много раз видел, как солдаты поднимались в атаку. Это нелегко — подняться в рост, когда смертоносным металлом пронизан воздух. Но они поднимались! А ведь многие из них едва узнали вкус жизни...»
В блокноте отца, который я бережно храню, есть слова: «На войне нет абсолютных героев, абсолютно мужественных военачальников. Если изображать героя таким, что ему чужды человеческ5ие слабости, это будет явная фальшь. Героями становятся те, кто в минуты тяжелой обстановки сумели взять себя в руки, побороть страх и не поддаться паническому настроению». Вот так просто... Это писал человек, хорошо познавший в первую очередь себя, прошедший путь от солдата до маршала, знавший и немощь человеческую, и силу духа, делающую людей героями. Это писал человек, сам до конца дней своих оставшийся солдатом.
Но как же лезут из кожи вон разного рода "писатели", чтобы доказать, что отец не любил солдат. Особенно усердствует в этом некий господин Резун, кощунственно прячущийся в своих опусах за фамилией нашего национального героя А. В. Суворова. С какой яростью уверяют они читателя, что Жуков не любил солдат.
Не хочется пересказывать всех тех «эпитетов», которыми характеризуют они отсутствие у него не только любви, но и просто человеческого отношения к солдатам.
Мы, православные христиане, не будем слушать отца лжи и слуг его. Их цель — посеять хаос, разделить наш некогда монолитный, соборный народ, натравить поколение на поколение, уничтожить единство армии и народа, ослабить, а затем и полностью разрушить армию, оплот нашей державности, которая стоит на пути тех, кто рвется к мировому господству.
Мне приходилось много раз встречаться с ветеранами. Никогда ни единого слова они не сказали об отце плохого. Вспоминая его, со слезами говорили о своей любви к нему. Однажды на встрече с ветеранами я прочитала письмо, присланное отцу в 1956 году. Написал его пенсионер, в прошлом рабочий, инвалид 2-й группы Александр Александрович Марухин из дер. Дворики Озерского района Московской области. Он — отец двоих сыновей, старший погиб на фронте в 1942 году, младший служил к тому времени на фронте. Привожу это письмо с сокращением, сохраняя его неповторимый стиль и колорит:
«...Я осмелился вам написать письмо в день Вашего рождения, 60 лет вам исполнилось.
Лично я Вам желаю, мой дорогой отец, меньшой и дорогой наш друг и дорогой мой товарищ, Георгий Константинович, доброго здоровья и жить много Вам лет. Живи с нами, живи с нашими детьми, живи с нашими внуками и работай на благо народа и любимой нашей матери-родины в добром здоровье, и желаю я Вам от души и сердца моего благополучия во всех путях твоих от лютых врагов твоих спаи и сохрани от погибели тебя. Прошу я тебя, во-первых, Вы меня простите, что я Вас побеспокоил и оторву Вас от работы прочесть мое письмо. Я очень Вас люблю, так люблю, что не могу сказать, я за тебя даже согласен отдать жизнь свою. Хочу тебе сказать правду, не буду скрывать от тебя — после войны 1945 года вскоре я о тебе не стал слышать, куда мой братец меньшой делся. Если бы он умер, мы бы услышали такое большое горе. Я многих спрашивал, никто не знает, где Вы были. Я каждый день по тебе горько, сильно плакал, ни одного дня не проходило, чтобы я по тебе не поплакал, сколько раз меня моя старуха ругала, что ты, такой дурак, почему ревешь как корова и все плачешь и плачешь. Я старухе только одно скажу, ты, старуха, ничего не знаешь, кроме одной печки, как взять рогач.
Часто я вспоминал про тебя, для меня радостная весть явилась в 1953 году в марте месяце, я услышал имя твое и фамилию твою. Я даже от радости упал на землю, заплакал, неужели мой и наш любимый спаситель великий, разумный, русский полководец, ученик, правнук Суворова, а он жив — в душе у меня так стало весело и радостно, с нами опять наш великий русский полководец-суворовец.
Дорогой мой братец меньшой, Георгий Константинович, хочу я тебе описать свою жизнь и свое здоровье, конечно, уже старость подошла, здоровье плохое, живу в маленькой отсталой деревушке в лесу, нас 7 домиков и всех 15 едоков старых и малых, зимой, конечно, очень скучно, летом весело. Зимой зажжем свои лампы, куда-нибудь соберемся посидеть от скуки в один домик, чего-нибудь поговорим, потом разойдемся все по домам своим. Дорогой мой братец меньшой, дорогой наш друг и дорогой наш товарищ, Георгий Константинович, Вы извините меня, может, я Вам чего-нибудь плохо написал, я сколько лет Вам собирался написать письмо, я очень люблю Вас, как родное свое дитя и как свою родимую матушку, мой дорогой братец меньшой, любезный Георгий Константинович, я Вас прошу, если Вы можете, пришлите свою маленькую фотокарточку мне на память. Я буду беречь Вашу память и не груди буду таскать любимого своего полководца, ученика, правнука Суворова».
Этим безыскусным письмом многие были тронуты до слез, некоторые потрясены. Один генерал сказал мне, что у него в сердце — такая же любовь к Жукову, только такими словами выразить он ее не может. «Конечно, — пошутил другой ветеран, — ты же профессор...»
Еще один ветеран войны, работавший в 70-х годах в гараже Генштаба, рассказывал, что, когда 18 июня 1974 умер маршал Жуков, многие водители, бывшие фронтовики, из их гаража плакали и не стыдились своих слез...
Недавно, читая о нашем великом полководце Скобелеве, я встретила такие его слова: «На войне сердце значит все...» Если полководец обладает любящим, жертвенным сердцем, то это чувствуют солдаты (ведь они как дети, считал он) и платят взаимностью. Сердце сердцу весть подает. Это говорит о том, что если уж это любовь есть, то никакими доводами рассудка ее не умалить. Не случайно в народе живут рассказы, подобные этому:
Под Сталинградом это было, в разгар немецкого наступления со стороны Дона. Наши войска держались на Дону сколько могли, но уже стали истекать кровью. Нет больше сил держаться: кто в окружение попал в степи между Доном и Волгой, кто погиб. А кто остался жив, к городу начали отходить. А немцы наседают, уже к Волге вышли, и город вот-вот захватят. В Москву пошли тревожные телеграммы: «Стоим, но не уверены, что удержим. Просим помощи».
Сталин вызвал с Западного фронта Жукова. Тот ознакомился с обстановкой, донесениями штабов и предложил ставке свой план: организовать отвлекающий удар по немцам с северной, степной стороны. Немцы вынуждены будут отбиваться, перебросить часть сил, сосредоточенных для штурма города, и сталинградцы успеют подготовиться к обороне. Прилетел Жуков в сталинградские степи, а тут неразбериха, войска смешались, командиры иные за Волгу уходить намерились: потом, мол, соберемся с силами, отберем город назад у немцев. «А что солдаты думают? — спрашивает Жуков. — Вы с ними говорили?» Молчат. Глянул он строго на генерала, командующего группой и на передовую. Пришли в боевые порядки одного стрелкового полка. И увидел Жуков иконку на бруствере солдатской траншеи на позиции пулеметного расчета. Солдаты в траншее готовились к бою, а Пресвятая Богородица смотрела на них с иконы, прилаженной к горке глинистой земли. Командир полка, командир дивизии кинулись было извиняться — мол, недоглядели. Замполит кинулся к брустверу. Жуков взглянул на них, махнул рукой, как делают, когда человеку бесполезно что-то говорить. «Эх, вы...» И пошел к солдатам, узнал, что сержант с женой, оба — воронежские из деревни Тимонинской, перед войной иконку в церкви освятили... Жуков пожал его крестьянскую руку. А в ноябре, перед началом победного контрнаступления, когда землю сотряс первый залп мощной артподготовки, негромко сказал: «Ну, с Богом...»
Этими словами благословляла его в детстве мать, когда провожала из деревни в Москву...
Девяносто процентов солдат были крестьянами, а значит, крещеными, верующими людьми. Кстати сказать, встречаясь с ветеранами, беседуя с ними, я никогда не слышала, чтобы кто-то из них сказал, что Бога нет. Один рассказал, что его мать все войну молилась, и он даже ранен не был, пули как будто мимо летели. Другой говорил, что в шапку зашил образок Божьей Матери и был, как бронированный. Устинья Артемьевна, моя бабушка, тоже, я не сомневаюсь, молилась об отце, и он несколько раз чудом избежал смерти, но это уже тема для другого рассказа... Такими солдаты были при Суворове, такими были и при Скобелеве, остались такими же и при Жукове. Русский народ не переделать. Взирая с наших сегодняшних развалин, нам необходимо это осмыслить и учиться у ветеранов войны их жизнеутверждающей силе, мужеству и вере в Россию.
В одном из интервью отец вспоминал, как на Параде Победы белый конь нес его, как Конек-Горбунок, по Красной площади, а перед глазами у него все расплывалось. Его слезы смешались тогда с каплями дождя. Он вспомнил в эти мгновения тех, кто не дожил до этого звездного часа нашего народа. Архимандрит Кирилл (Павлов), старец, которого любит и слушает вся православная Россия, прислал мне не так давно письмо, в котором писал, что Георгий Константинович приходил к настоятелю храма Новодевичьего монастыря (там на Новодевичьем кладбище похоронена Устинья Артемьевна. — Прим. авт.), протоиерею, отцу Николаю Никольскому, давал ему деньги и просил поминать всех усопших воинов...
9 мая 1956 года Жукова пригласили в Дом литераторов на торжественную встречу по случаю 20-летия Победы. Когда он там появился, то раздались возгласы: «Да здравствует творец Победы! Ура автору Победы!» Когда отцу дали слово, он подошел к микрофону и не торопясь, внятно произнес: «Единственным творцом нашей Победы в войне был советский солдат, прошу это помнить».
Эти творцы Победы приезжали к отцу не раз. Когда они с трепетом переступали порог дачи в Сосновке, отец радушно встречал их, и никогда не чувствовалось, что это их командующий, увенчанный славой и орденами, стоящий над ними. Он был той же породы, крестьянский сын, вышедший из гущи народной. Они понимали друг друга с полуслова. Отец интересовался обычно всем, расспрашивал о радостях и горестях, о проблемах насущных. Особенно тепло он принимал ветеранов-земляков. После выхода в свет книги «Воспоминания и размышления», которую отец, как известно, посвятил солдату, к нам на дачу привозили письма мешками. Мои мама, бабушка и я, тогда школьница, помогали их разбирать — читать, сортировать. Для ветеранов выход книги был событием. Они поставили ее на первое место среди воспоминаний о войне. Ни одна просьба от бывшего солдата, офицера о приобретении «Воспоминаний и размышлений» (а писали со всех уголков нашей необъятной тогда родины) не оставалась без внимания. Люди писали, что книгу отца зачитывали до дыр. Помню, как умилялась мама, когда ее просили. Чтобы она дала отцу на подпись книгу: «Ой, у вас такая книжка зачитанная, я вам новую дам», и выносила или новый экземпляр, или новую, красную суперобложку.
Разве мог отец тогда подумать, что через каких-то двадцать лет эти подлинные творцы Победы будут унижены до такой степени, чтобы писать вот такие письма, как это, написанное мне А. Соболевой, ветераном войны:
«Теперь другое поколение, которое нам вслед говорит: «Вы еще шастаете? Когда же вы все подохнете?» Мне хочется их понять, может, действительно они зомбированы через радио, телевидение? Однополчане пишут мне: «Анечка, помнишь, мы три года под крышей не спали, помнишь, когда портянки к ногам примерзали? Помнишь, в гнилом болоте обнаружили источник с теплой водой и, когда из источника мыли голову, фашисты открыли огонь по нам, били из всех видов орудий, мы залегли на трупы погибших, а когда противник считал нас убитыми, прекращал в нас стрелять, мы снова подбегали к источнику».
Сегодняшняя молодежь нас с хохотом называет «контуженые». Им бесполезно говорить о том, что мы обивали пороги военкоматов, не просили, а требовали отправить нас, восемнадцатилетних девчонок, на фронт защищать свою Родину».
Поймет ли нынешняя хохочущая молодежь слова отца, написанные школьникам Магнитогорска 3 февраля 1967 года:
«Помните всегда, что ваши деды, отцы и матери умирали за Родину для того, чтобы их потомки добросовестно и настойчиво продолжали своими де6лами еще больше возвеличивать нашу родину и ее великий народ» Тяжело молодым будет это понять, если им внушается цинизм и недоверие к людям старшего поколения.
Несколько лет назад я случайно попала в деревню. Нас с сыном пригласили одинокие старики — Николай Александрович и его жена, баба Настя (обоих уже нет в живых, Царствие им Небесное). Николай Александрович воевал, прошел всю войну, у него была, как он выразился, изранена вся спина. Мне надолго запала в душу эта встреча, их простой домишко, русская печь, их гостеприимство, икона в переднем углу, их щемящее сердце одиночество в этом «новом» мире. Тогда, в начале девяностых, рядом с покосившимися домишками уже вырастали шикарные каменные особняки в несколько этажей, как укор им немой — теперь наше время, а вы мешаетесь. На мой вопрос о том, что они едят, они сказали: «Картошечку, огурчик». С какой-то детской непосредственностью спросили меня: «А колбаски нам из Москвы не привезешь?» Помню причитание бабы Насти: «Мы то пожили, а вас молодых, жалко». Дед как-то расчувствовался, когда мы уходили, и, прощаясь, произнес слова, которые вот уже несколько лет я не могу забыть: «Манечка, ведь уничтожают они нас. Я же воевал, у меня вся спина изранена! Ведь уничтожают они нас!»
Идет борьба по линии разложения нашего национального духа, истребления русского народа, как оплота Православия. Нам ясно сегодня, что ветераны — жертва.
Они унижены, оскорблены, доведены до недостойного существования, их пытаются просто раздавить. Молодежь — тоже жертва, оглупленная, обездуховленная. Кто-то скажет — это извечный конфликт отцов и детей. Нет, не сам собой возник этот конфликт. И наш выход из этой страшной трагедии ХХ века — осознать общего врага, сплотиться в духе и истине и строить наш общий Русский Дом.
Мне хочется вспомнить слова приснопамятного митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна:
«… Русские земли опустошены, как после вражеского нашествия… Чужие голоса поучают нас по радио. Чужие лица врываются в наши дома с экранов телевизоров. Во что нас надо бить еще, чтобы мы поняли, осознали наконец гибельное свое положение? Чтобы мы обратили взоры свои на небо, к Тому, Кто сказал: «Призови Меня в день скорби твоей, и избавлю тебя…»
Герой Советского Союза, полковник в отставке, ставший профессиональным писателем, Петр Евсеевич Брайко, вспоминал, как в 1972 году в годовщину Советской Армии со своим товарищем по оружию Виктором Александровичем Карасевым, тоже Героем Советского Союза, побывал у отца на даче. Тогда слухи, что отец тяжело болен, тревожили многих ветеранов, они и приехали, чтобы узнать о его самочувствии и поздравить. Карасев партизанил в Калужской области, в тех местах, где проживала моя бабушка, Устинья Артемьевна, и сестра отца, Мария Константиновна, с детьми. Совместно с капитаном Жабо, действовавшем в том же районе со своим партизанским отрядом, Карасев совершил поразительный по дерзости налет на райцентр Угодский Завод (сейчас город Жуков), где располагался штаб второго армейского корпуса немцев с гарнизоном в четыре тысячи солдат, станками и артиллерией. Этот внезапный налет 300 партизан вызвал страшную панику у немцев. Партизаны уничтожили более 600 солдат и офицеров, много боевой техники противника, захватили важные документы.
Брайко вспоминал, что перед комнатой отца Карасев остановился и вдруг, как мальчишка, встав на цыпочки, заглянул в приотворенную дверь. Они вспомнили тогда старый, довоенный фильм о Суворове: как шли к нему, своему любимому, тоже попавшему тогда в опалу, народному полководцу старые солдаты, пыля ногами по проселку. Многие сотни километров так шли — лишь бы повидать своего Александра Васильевича и убедиться, что он покуда жив-здоров.
Можно, Георгий Константинович? Мы на две минуты, только поздравить.
Маршал, полулежащий на подушках, кивнул. Лицо его было бледным, он чувствовал себя еще слабым после болезни. Но в глазах его мелькнул веселый огонек. Они поздравили отца с солдатским праздником. Он в свою очередь негромким голосом поздравил их и добавил к обычным пожеланиям здоровья и успехов еще и такие слова:
«Вот идут с утра… целый день идут ветераны. Как-то неофициально. Видно, что от себя, от души. И это особенно дорого мне. Особенно дорого!»
Потом маршал вздохнул. И после долгой передышки сказал еще:
«Сохраните, братцы, при любых обстоятельствах, свое мужество и… веру в Россию!»