К 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина

Александр Александрович БОБРОВ

НЕТЛЕННЫЙ СВЕТ
"Троянская война" вокруг Натальи Николаевны

Сразу после кончины Пушкина 10 февраля по новому стилю высмеянный им Фиглярин - Фаддей Булгарин лицемерно и убежденно записал: "Жаль поэта - жертва, и великая, а человек был дрянной". Вот уже полтора века, особенно перед очередным юбилеем, обращаясь к образу поэта, его биографии, многие встают на булгаринскую позицию и пытаются разделить Пушкина - гениального поэта и земного, противоречивого человека, гения дружбы и скучного семьянина, великого историка и неудачника в быту и т. д. Более того, продолжается косвенное оскорбление памяти поэта через упреки, развенчивания и разъяснения в адрес Натальи Николаевны, которую Александр Сергеевич любил как женщину и ценил, как мать и хозяйку. То в смерти мужа винили чуть ли не в прямую, то ореола пытались лишить...
Вот и накануне годовщины весеннего венчания Пушкина с Гончаровой полку антипушкинистов прибавилось. На сей раз свою лепту внесла "Комсомольская правда", опубликовавшая интервью Юрия Нагибина, в котором писатель рассказывает в основном о шести своих женах и, превознося до небес последнюю, которая и дала разрешение журналисту на посмертную публикацию кухонного разговора, вдруг походя решает развенчать Наталью Николаевну: "Невероятно подняли авторитет Натальи Николаевны Пушкиной, а она совершено не заслуживает того фимиама, который вокруг нее воскуривают". Поди теперь проверь, так ли говорил писатель, в том ли контексте, но "комсомольцы" радостно подхватили - вот, мол, шестая жена прозаика идеальна, а единственная поэта-прорицателя - никуда не годится.
Прочитав это отступление, я обратился к поэту Николаю Доризо, автору книги "Росси первая любовь", многих стихов о Пушкине и Гончаровой, создателю двух драм в стихах из жизни поэта и о его красавице-жене.
- Как вы, Николай Константинович, можете отнестись к приговору Нагибина : "Она всегда была пустая, холодная, глупая баба, хотя и родила ему кучу детей."? Да все это - в заголовок!
- Удивительно! О Наталье Николаевне пишут порой так, будто о ней ничего не сказал сам Пушкин. Ну, а кому я скорее поверю - Нагибину, начитавшемуся Щеголева, или самому Пушкину? Конечно, Пушкину!
Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Вообще, скажу я вам, "троянская война" вокруг Натальи Николаевны, не прекращается полтора века. В 1937 году, когда отмечали 100-летие со дня гибели Пушкина, прямо писали, что она оказалась пассивной участницей убийства поэта. А для меня высшее свидетельство ее полной невиновности и непогрешимости является стихотворение... Лермонтова "На смерть поэта". Если бы у лучших людей тогдашней России была бы хоть малейшая тень сомнения, малейший повод для осуждения, вы представляете, что бы написал горячий Лермонтов, к тому же сложно относившийся к женщинам. А что пишет он в хрестоматийном, но не всеми прочитанном стихотворении?
Погиб поэт! - невольник чести, -
Пал, оклеветанный молвой...
Не защитник, не спаситель чести, а - невольник! Честь была задета, но не поколеблена. "Оклеветанный" - а в чем заключалась дурная молва? - ведь не картежником поэта назвали, не растратчиком. Клеветали только на его жену!
Не вынесла душа поэта
Позора мелочных обид...
Что, Лермонтов не знает, какой эпитет точен? Да если бы хоть повод был - разве для его кумира это мелочная обида - неверность или намек на предательство? Да он бы испепеляющий эпитет нашел. В том-то и дело, что порой до наших дней раздаются эти мелочные попреки, обиды-уколы. Но они болезненны для тех, кто любит и знает Пушкина.
- Многие, напротив, высоко ставят нравственные качества Натальи Николаевны, признают ее любовь к мужу, верность ему, но предъявляют повышенные требования: зачем после смерти Пушкина вышла замуж?
- Да, женщины ханжеского склада любят рассуждать так, не ведая, что сам Пушкин ей велел: "Носи по мне траур два года, а потом выходи замуж за порядочного человека". Это была предсмертная воля поэта, и она уехала в Полотняный завод, носила траур, отвергала многие предложения, а от генерала Ланского приняла. Она угадала, что это - человек, который поднимет четырех детей Пушкина.
Теперь пора сказать несколько слов о письмах. Ведь главное обвинение "глупой бабе" строится на том, что в письмах к жене Пушкин "передает ей сплетни, какую-то чепуху. Конечно, ему было что ей сказать, но ей это было ненужно, и Пушкин это понимал. Это шло бы в пустую, поверхностную, неценную душу."
Просто диву даешься, ведь Пушкин сам подчеркивал, что любит душу своего ангела больше ее тела. А уж насколько оно было совершенно и достойно любви, есть неисчислимое количество свидетельств - подруг, недругов, бесхитростных людей и светских львиц. Вот воспоминание о юной Таше из записок Н.М. Еропкиной: "Наташа была действительно прекрасна, и я всегда восхищалась ею. Воспитание в деревне на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц. Но покров стыдливой скромности всегда вовремя останавливал слишком резкие порывы. Но главную прелесть Натали составляли отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это было несправедливо... Наталья Николаевна явилась в это семье удивительным самородком. Пушкина пленила ее необычайная красота и, не менее вероятно, прелестная манера держать себя, которую он так ценил".
А вот впечатление от уже зрелой красавицы. Пушкину оставалось жить несколько дней, слухи и домыслы окутывали семью. Но светская дама, не склонная к сентиментальности, записывает в своем дневнике: "На балу я не танцевала. Было слишком тесно. В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жой Пушкиной. Какое восхитительное создание?" сквозь раздражение М.К. Мердер прорывается признание ее ослепительной красоты.
Куприн после публикации в 1877 году И.С. Тургеневым писем Пушкина к жене в Париж написал: "Я хотел бы тронуть в личности Пушкина ту сторону, которую, кажется, у нас еще не трогали. В его переписке так мучительно трогательно, и так чудесно раскрыта его семейная жизнь, его любовь к жене, что почти нельзя читать это без умиления. Сколько пленительной ласки в его словах и прозвищах, с какими он обращается к жене!" А уж Куприн посуровее и бескомпромиснее Нагибина был...
Но видеть только любовные послания в этих письмах нельзя. Они, когда надо Пушкину, были и глубоки, и серьезны, и творчески содержательны. Он советуется с Натальей, как с соратником по журнальным вопросам, и материальным. Иногда выговаривает за кокетничанье и желание следовать манерам высшего света, но тут же полушутя дает ей уроки простоты, "народности", сказали бы прежде преподаватели: "Если при моем возвращении я найду, что твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот те Христос, и пойду в солдаты с горя. Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли я? Во-первых, отпустил я себе бороду: ус да борода - молодцу похвала; выду на улицу, дядюшкой зовут." Он выделяет курсивом слова народной песни, которую записал среди прочих в Болдине, когда сделался настоящим фольклористом, передав в последствие записи и заветы собирательства П.И. Якушкину.
Поэт Сергей Глинка написал такой экспромт "Пушкиной и Пушкину", (как галантно: жена на первом месте!):

Теперь ты вдвое вдохновен;
В тебе и в ней все вдохновенье.
Что ж будет новое творенье?
Покажешь: ты дивить рожден!

Всем известно прекрасное стихотворение "Вот вновь я посетил..." Оно родилось в Михайловском. А что послужило толчком? Письмо якобы "пустой бабе". Вот оно:
"В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уже в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых я уже не пляшу". В стихах досада сменяется философской элегантностью: "Здравствуй племя, младое, незнакомое..." Эта знаменитая фраза, фактически, из письма жене.