О пророческом призвании Пушкина
Иван ИЛЬИН

Отпадают все временные, условные, чисто человеческие мерила; все меньше смущает нас то, что мешало некоторым современникам его видеть его пророческое призвание, постигать священную силу его вдохновения, верить, что это вдохновение исходило от Бога. И все те священные слова, которые произносил сам Пушкин, говоря о поэзии вообще и своей поэзии в частности, мы уже не переживаем как выражения условные, "аллегорические", как поэтические олицетворения или преувеличения. Пусть иные из этих слов звучат языческим происхождением: "Аполлон", "муза"; или поэтическим иносказанием: "алтарь", "жрецы", "жертва"… Мы уже знаем и верим, что на этом алтаре действительно горел "священный огонь"; что этот "небом избранный певец" действительно был рожден для вдохновенья, для звуков сладких и молитв; что к этому пророку действительно "воззвал Божий глас"; и что до его "чуткого слуха" действительно "касался божественный глагол", - не в смысле поэтических преувеличений или языческих аллегорий, а в порядке истинного откровения нашего, нашею верою веруемого и зримого Господа…
Мы говорим не о церковной "святости" нашего великого поэта, а о его пророческой силе и о божественной окрыленности его творчества. И пусть педанты целомудрия и воздержанности, которых всегда оказывается достаточно, помнят слова Спасителя о той "безгрешности", которая необходима для осуждающего камнеметания…
Вот почему мы, русские люди, уже научились и должны научиться до конца и навсегда подходить к Пушкину не от деталей его эмпирической жизни и не от анекдотов о нем, но от главного и священного в его личности, от вечного в его творчестве, от его купины неопалимой, от его пророческой очевидности, от тех божественных искр, которые посылали ему навстречу все вещи и все события, от того глубинного пения, которым все на свете отвечало его зову и слуху - словом, от того духовного акта, которым русский Пушкин созерцал и творил Россию; и от тех духовных содержаний, которые он усмотрел в русской жизни, в русской истории и в русском духе.
Пушкин есть начало очевидности и радости в русской истории. В нем русский дух впервые осознал и постиг себя, явив себя и своим, и чужим духовным очам; здесь он впервые утвердил свое естество, свой уклад и свое призвание; здесь он нашел свой путь к самоодолению и самопросветлению. Здесь русское древнее язычество (миф) и русская светская культура (поэзия) встретились с благодатным дыханием русского Православия (молитва) и научились у него трезвению и мудрости. Ибо Пушкин не почерпнул очевидности в вере, но пришел к вере через очевидность вдохновенного созерцания. И древнее освятилось; и светское умудрилось. И русский дух познал радость исцеленности, радость цельности, и русский пророк совершил свое великое дело.