МУСОРНЫЕ ДЕТИ
К.А. Лысков

Сильные и выносливые, еще не уставшие с утра, не вспотевшие от сильного зноя машины проносились по пыльной дороге, обдавая прохожих жаром своих натруженных мускулистых тел, выдыхая из мощных легких переработанный в необходимые калории кислород и подымая вслед себе густую завесу, словно маскируясь, прячась от презрительных и насмешливых глаз людей и своих чистеньких собратьев, стесняясь показать перевозимый ими груз - гордые "КамАЗы" трудились на свалке.
Но они не роптали на свою судьбу, не жаловались на свою участь, не капризничали, потому что даже они, вместе со своими угрюмыми наездниками - водителями, осознавали всю важность и значимость выполняемой ими работы: они были чистильщиками города, благородными освободителями горожан от мусорной агрессии, гигантской машиной по уничтожению отработанного хлама, молчаливыми могильщиками ненужных частиц памяти народа.
Но даже сбросив свою ношу у подножия карьера, опрокинув ее под огромные, отполированные ухваты рычащих бульдозеров, они знали, что пока оставленная ими гора мусора не сорвется с крутого обрыва, не развалится, заполняя приготовленное для него ложе, он, этот мусор, еще послужит людям. Не успевали машины отъехать, опустить задранные, объемистые, еще не до конца опорожненные кузова, как под них, сбивая друг друга с ног, норовя быть погребенными под тоннами отходов, рвалась одинаково серая, обезумевшая толпа. Яростно загоняя хорошо отточенные стальные крюки в эту огромную парящуюся массу, подтаскивая к себе пакеты и коробки, терзая, разрывая и выворачивая их, люди набивали свои крепкие сумки и рюкзаки обгрызанными и протухшими окороками, смятыми жвачками и детскими памперсами. Каждый из них здесь что-то находил. То, что ему было нужно. Голодный - еду, пьянчужка - выпивку, разутые и раздетые - вполне добротную обувь и одежку, электронщики - целые телевизоры, плотники - новые оконные рамы.
Лишь один товар залеживался здесь годами, множился, оставаясь невостребованным, пылился, намокал, промерзал и испарялся, не находя укрытия. Чуть в стороне от кишащего человеческого муравейника, в своей ложе, были свалены дети. И свалили их сюда не трехосные десятитонные самосвалы, и в кучу их сгребли не ковши гусеничных бульдозеров - сброшены они сюда куда более мощной, современной и совершенной техникой - государством. Брошены и забыты, как забывает к вечеру закружившаяся в каждодневной суете домашнего быта расточительная хозяйка о протухшей банке консервов.
Детьми их назвать трудно даже по внешнему виду - черная копоть от машин и костра, сложенного из автомобильных покрышек, слой грязи от постоянных вылазок под знакомые самосвалы с ожидаемым "ходовым" товаром и взрослое усталое напряжение надежно скрывали на их лицах детский румянец и гладкую нежную кожу. И глаза смотрели из-под нависших на лоб затвердевших косм как-то особенно, не по взрослому даже; - в них тускло мерцала свечка стариковской мудрости, уже оплавленная, отягченная восковым наростом опыта прошлого и величайшей безнадеги будущего.
Они молча, кругом сидели у своего "домашнего очага", курили и лениво переворачивали на самодельных шампурах куриные ножки, которых на свалке найти не составляло им никакого труда. Да и водители самосвалов, зная что везут, в первую очередь подруливали к их городку. Ребята под жадными и порой гневными взорами недалекой голодной городской толпы отбирали более или менее съедобное, немного без холодильника долго не схоронишь: и по-мужицки отмахнув шоферу, вновь молча восседали на деревянных ящиках, без тостов разливая по алюминиевым кружкам шампанское, сваленное когда-то тут целыми ящиками.
Младшему из них, Петеньке "синему", недавно исполнилось десять лет. В день рождения пир был на всю Дерибасовскую - так они называют центральную дорогу, ведущую к свалке. Лилось шампанское рекой, кружил над свалкой непривычный аромат шашлыка, и их давно охрипшие голоса, вдруг прорезавшиеся звонким, высоким тембром, взлетели веселой песней в поднебесье, прогнав вон нестройный соседский оркестр ненасытного воронья. Подурачились еще под вечер, надергали именинника за уши лет на триста вперед - долго жить будет, постреляли в "тире" по пустым бутылкам осколками кирпичей, ставя на кон по сигарете, и разошлись по домам: завтра рано вставать. И такая их детская взрослость, эти перекликающиеся с озорным мальчишечьим смехом грубые мужицкие матюги и связавшиеся вместе веселая беззаботная беготня, и настоящие мужские заботы пугали своей нелепой действительностью - вот они есть, и они живут.
"Дома" их, как и в "нашем" мире, разные. Есть элитные, в престижном месте поставленные, со всеми удобствами и комфортом, есть и попроще, но все ж, как-никак благоустроенные, и конечно же, по всем правилам и законам людских земных отношений, стоят на отшибе трущобы. Вагончики с буржуйками - для мусорного бомонда, опытных и прожженных старейшин, не по возрасту - по сроку пребывания на свалке; хибары из досок и фанеры с уложенными на землю матрацами - для середняков; и хлюпкие картонные лачужки для свеженьких, еще не опытных, не обжившихся в новой семье, или для лентяев, "пофигистов" и вконец опустившихся.
Петенька "синий" возлежит на верхней полке в вагончике. Появился он здесь года четыре назад и прозван "синим" был потому, что дошел он тогда до уже тухнувшего костра, ночью, в играющем злым морозцем декабре в одном лишь свитере, тонких спортивных брюках и домашних, на босу ногу, тапочках, совсем замерзший, местами обмороженный и весь от этого посиневший. Уши его до сих пор отдают какой-то зловещей зябкой синевой. Но еще страшнее то, что такая же жуткая отметина, это безобразное клеймо появилось в тот день и на еua ia ?acaeoii na?aoa iaeu?iiee: он увидел смерть двух людей. Матери и отца. Самый что ни на есть обыденный случай из жизни Москвы: в семье беспробудных пьяниц, алкоголиков и неврастеников при очередном похмельном забытье - ссора. Муж ножом убивает супругу, один допивает не поделенное и с трудом отбитое питие, немного "отходит" и глядя на творение рук своих, вешается под потолком на крюке для люстры. Петенька тогда не плакал, наоборот - облегченно вздохнул, когда услышал необыкновенную, неестественную тишину в доме, а когда понял своим неразвитым умишком, что остался совсем один, вышел на улицу...
Очнулся на свалке, лежа на жестких нарах, укрытый кучей тряпья и сильно пахнущий водкой - этот запах для него был знаком, он его ненавидел, но почему-то сейчас он был другим, без привкуса перегара, но с душком тепла и уюта. Его, тогда совсем посиневшего, ничего не чувствующего, ребята затащили в вагончик, раздели донага и растерли водкой - так одного из них, Дениса, когда-то учил отец-военный, вдовец, москвич, погибший потом где-то в горах Таджикистана. Так и не найдя могилки, подъев последние запасы из холодильника, Денис, не раздумывая, рванул к себе на Родину, в Москву, которую совершенно не помнил, но про которую так интересно и так сладко было слушать предсонные рассказы отца.
Законы и дисциплина в общине правят суровые. Но суровость эту ощущаешь только вспомнив, что это еще всего лишь дети. Когда же понимаешь, что они уже взрослые, эти законы кажутся безупречно справедливыми: не укради, не обмани, помоги, поделись с ближним своим, не стой за спиной, будь за всех, и все будут за тебя, будь с общиной, защищай общину: она твой дом, мы твоя семья, это - наша Родина. И законы эти неукоснительно выполняются, потому что знают: за неподчинение обязательно накажут. На первый раз разобьют в кровь лицо, но на утро простят, сделав вид, что ничего не произошло, во второй раз опять изобьют и не допустят на какое-то время до "работы" - останешься без еды, а в третий раз изгонят навсегда; и тогда уж обратного пути, прощения не будет.
Никто из них не закончил школу. Некоторые и вовсе не учились и до сих пор не умеют читать, как например, Петенька "синий". Но зато как он ловко, на глазок, с точностью до килограмма, на этой самой "работе" определяет вес привезенной меди, или алюминия или другого цветного металла. Это их золотой, самый прибыльный мусорный бизнес и по всей свалке он находится под их неусыпным контролем. В накладе от него никто не остается. Водители, давшие им наводку на свой рентабельный металлический груз и заехавшие с ним прямиком в общину, получат от ребят денежное вознаграждение, одинокие мужики, из тех, кто лениво ковыряется в кучах отбросов, нанятые ребятами для переноски металла от машины к пункту приема - по пузырьку , ну а сами пацаны, как и подобает опытным и предприимчивым бизнесменам, - все остальное. С прибыли они опять накупят водки, здесь же - в своей точке, отложат ее, и в следующий раз опять расплатятся ею с мужиками, довольными, что так легко заполучили желанное снадобье. Среди таких мужичков даже бригада своя образовалась - покуривают недалеко в сторонке, ждут, когда ребята их позовут подсобить, конкурентов-чужаков грубо спроваживают, дружбой с мальчишками дорожат и за панибрата с ними не общаются: знают, что не ровня им.
Ребята же своим таким нечаянным превосходством над взрослыми не кичатся, обходятся со всеми без всякого высокомерия, без крикливой заносчивости и показной наглости - все так, как и подобает умелому, рачительному и порядочному хозяину.
Они и есть хозяева. Хозяева своего, пусть и картонного дома, своей небольшой самодеятельной общины, своего небольшого по численности, но огромного по размерам государства - свалки, и своей жизни, совсем еще короткой, только начинающейся, зарождающейся, но уже такой длинной, такой значимой, какую, кажется, не прожил ни один из тех седых так называемых хозяев из лакированных кабинетов с кондиционерами, из белокаменных зданий с флагами, окруженных толпой подмастерьев-неучей и с сытыми, еле пережеванными речами о терпении, надежде и вере.
Глядя на этих ребят, все это кажется настолько пошлым и низким, что сам невольно краснеешь, замечаешь, что стараешься отвести глаза, увернуться от их прямых и бесхитростных, чистых взглядов, завести и направить разговор на нейтральную тему. Лукавый одолел настолько, что еще б немного, и пришлось бы признаваться, что их мир - это и наш мир. А они, эти пятнадцатилетние парнишки, словно угадали, а может почувствовали эту мою неловкость и предупредили, выручили, как заботливые наставники неопытного и неуклюжего ученика, спросили и предложили так, что в выборе ответа не было никакой зависимости ни от них, ни от себя, ни от наших отношений: "А ты бы так не хотел пожить? Если пожелаешь, можешь попробовать - на первое время место найдем". И это их "ты" звучало сейчас ласковее и теплее женского "голубчика" и уважительнее начальничьего "Вы, Константин Александрович..."
Нет, это только их мир. Мусорный мир. Хотя, как знать, не глупейшая ли это моя ошибка в осознании того, чей мир грязнее, и в какую сторону ведет "Дерибасовская" улица на свалку? Знаю лишь одно: иногда люди, что-то выбросив впопыхах или в смятении души своей, вдруг начинают очень жалеть об этом, порываются найти и вернуть выброшенное и горюют еще больше, когда не находят. И после этого не бывать таким людям в успокоении, в беззаботном счастье и радости. А потому всей душой молюсь за то, чтоб в конце концов они нашли, а если не нашли, то чтоб искали и просили. Просили прощения. За себя и за нас - каждого, что-то потерявшего и до сих пор не нашедшего в этой жизни.
Уставший за день "КамАЗ" рвался вперед из последних сил, кряхтел своими износившимися суставами на выбоинах, отплевывался прокисшей на жаре соляркой. Последнюю машину подогнал Петенька " синий", соскочил с подножки и с добрым клоунским пассажем предложил влезть в кабину. Уже начали трогаться, когда в открытом окне вновь показалась белобрысая когда-то голова Петеньки: " Ты только не пиши, что это за свалка. Не надо. Нам здесь хорошо, и другого нам не надо. Мы и без них проживем..."
Вереница людей, нагруженных вместительными сумками и мешками, шла в город. Не заходя в него, многие переодевались в кустах во все чистое, смывали в ручье грязь и пыль, причесывались, доставали из внутренних карманов дорогие сигареты, и уже больше ничто в них не выдавало тех - с железными, хорошо отточенными крюками, отталкивающих соседа от показавшегося в куче замшевого ботинка или упаковки польских леденцов, с жадностью смотрящих в сторону "обнаглевших" молокососов, отрывающих от их куска сладкую грудинку.
А "там" готовились к ужину двенадцать человек, двенадцать маленьких граждан своей страны, двенадцать ее хозяев в обвисших, мешковатых тельняшках, в просторных штанах, подпоясанных обрывком проволоки и в рваных кроссовках.
Из головы же не выходило брошенное Петькино "...без них...". Без кого - без них? Без этой сумочной кавалькады? Без родителей? Без правительства? Без всех нас! Хотя нет, без нас они все-таки не проживут: кто еще так заботится о них, если не мы, выбрасывая в мусоропровод мясо с душком, хлеб с плесенкой и сок с просроченным на день сроком хранения.