СВЕЧА К РОЖДЕСТВУ
Н. Е. Сухинина

За окном ночь. Вникнуть в ее смысл все равно, что всмотреться в глубокий колодец: прозрачна вода, да око незорко, не зацепиться ему за светлое донышко. Последняя ночь второго тысячелетия... Слова великие, потому и не вмещает их маленькое сердце. Завтрашний рассветный луч перережет ленточку начала новой жизни и станет лучом сегодняшним. Третье тысячелетие начнет свой долгий путь по седой матушке-Земле. Как осознать это? Что сделать, чтобы судьбоносная минута запомнилась, вошла в душу торжественным гимном Божьей славе и Божьему милосердию? Я подливаю в лампадку масло. В ночном сумраке взирает с иконы лик Спасителя. Лик, перед Которым так хочется казаться лучше и перед Которым стыдно собственного тщеславия. Благословляющая десница... Благословляющая в третье тысячелетие. Кто, как не Господь, Царь Вечности, распоряжается нашими календарями, у Кого, как не у Него, должны мы просить, вымаливать себе право подняться на новую, третью ступень премудрого мироздания? Благослови, Господи...
Нам говорят, что Русь Святая - понятие символическое, даже придуманное. Что человек измельчал до сиюминутных радостей и животных желаний. Моя русская душа этим речам противится и в них не верит, потому что, по милости Божией, езжу по России, вижу и запоминаю. И знаю точно: 
в эту великую ночь многие мои соотечественники тоже обязательно затеплят в домах лампады, зажгут свечи. На большом подсвечнике России вытянутся в струнку, возгорятся сотни, тысячи, десятки тысяч свечей - верных солдат Отечества на поле лютой брани. Русские люди принесут третьему тысячелетию свои дорогие дары, как принесли Богомладенцу три тысячи лет назад дары мудрые волхвы, шедшие по звездному компасу от мрака к Свету. Дары россиян не богаты, да ценны. Лепта вдовицы в жертвенную кружку иерусалимского храма. Первый дар - покаянный вздох: прости нас, Господи. За то, что долго прозревали, за ложные ориентиры и преступную забывчивость. Короткая память корней не пустит. Русский Дом на песке забвения - строение зряшное. Но зачти нам наш покаянный вздох, прими вместо злата-серебра.
Русский Дом крепнет верой, той, к которой целых два тысячелетия призывал нас Господь. Верующее сердце трепетно, оно не будет улюлюкать над бедой ближнего, а откликнется на нее сострадательной болью. Мы учимся сострадать друг другу, мы учимся вере. Как самой правильной, самой необходимой грамоте. Зачти, Господи, нам нашу зачаточную веру. Прими, как принял Ты смирну 
из рук мудрецов.
И еще просим Тебя, и еще просим Тебя, и еще просим... Беды России промыслительны. Они вопиют к молитве. Пусть нерадивы еще наши сердца, корявы слова и сухи глаза. Но наш опыт молитвы мы приобретаем собственным опытом скорбей. И горюем о недосягаемых пока высотах - 
о прощении врагов. Но одно знаю я точно: молится Россия, молится русский народ, жаждет он одолеть науку молитвенного подвига. И эту жажду, как сладкий ладан на ладони волхва, третьим подарком несем мы в третье тысячелетие.
Ночь за окном. Скоро, совсем скоро... Большой подсвечник России расцветает от тысяч свечей. Я зажигаю свою, а еще вспоминаю тех, кто обязательно придет сегодня к Спасителю с выстраданными дарами. Эти люди не изуверились, не измельчали, не излукавились. Их сердца чисты, мудры и мужественны. Дарованные Господом встречи. Я поделюсь подарком - я о них расскажу.

Свеча от заключенного

Этот разговор труден для нас обоих. Мне трудно спрашивать, ему - отвечать.
- Но, все-таки, как же это произошло?
- Какая-то серая, тягучая пелена нависла над камерой. Она давила на сердце так, что стало трудно дышать. В один момент я увидел всю мерзость своей жизни и стало страшно дышать, как никогда. Казалось, ни малейший атом моего естества не имеет права существовать. Я не человек, я - сплошной грех. Много раз на свободе я переживал отчаяние, резал себе вены, пытался выброситься с балкона - казалось, нет ничего страшнее отчаяния. Но то, что я испытал 
в ту минуту, было во сто раз страшнее. Наверное, это - ад, подумал я. Хотя, 
что я знал об аде и рае: так, пустячные детские сказочки...
Он сидел на своей замызганной телогрейке и стонал. Казалось, сама Вечность спустилась в его карцер, чтобы никогда его не покидать. Он плакал, скулил, как брошеный пес, он валялся у вонючей параши и видел себя ничтожным комом грязи. Частью параши. Он был не в карцере, а там, где совсем плохо, где нет никакой надежды на возвращение. И вдруг...
- И вдруг - свет. Откуда-то сверху. Я вижу стоящего, во весь рост, Христа, - да-да, я не вижу Его Лика, но чувствую - это Он. Поймите, ведь я не прочитал 
о Нем ни одной книги, не думал о Нем, но это был Он. Я бросился к Нему, 
стал обнимать Его колени. И почувствовал, как Его руки гладят меня по голове. 
Да-да, было реальное ощущение рук в пустой камере. И - пришло облегчение. Как нарыв прорвался. А Бог-то, оказывается, есть...
Нет ничего невозможного у Господа. Именно в тюрьме Евгений обрел свободу. Вера без дел мертва. И он берется обустраивать часовню для заключенных, старается много читать и, конечно, молиться. Именно здесь, 
под далеким северным небом, он до конца осознал себя православным русским.
Отсидел. Сейчас он послушник одного из российских монастырей.
- Не надо писать, какого, - попросил он, - мне еще так долго надо вымаливать у Господа прощение за греховную жизнь. А вот молитв прошу. 
А еще совет хочу дать - чтобы не отчаивались, ведь если от такого, 
как я, Господь не отвернулся, то у других-то сколько надежды!

Свеча от директора завода

Его зовут Сергей Евгеньевич Васильев. 
Он директор завода АТИ. На завод он пришел удивительным образом. Сначала занялся торговлей и снимал на АТИ помещение. А там сплошные долги, зарплата не выплачивается месяцами, люди бегут. 
Все это видел "вольный" предприниматель, и душа у него болела. Такой завод! Работать да радоваться, а оборудование распродается, цеха закрываются. Пришла к нему делегация заводских: "Сергей Евгеньевич, надо завод спасать, принимайте директорство". Он растерялся: 
"Какой я директор?!" 
Отправился в Псковскую область, на остров Залита к почитаемому на Руси старцу отцу Николаю (Гурьянову).
- Предлагают мне, батюшка, директором быть, смогу ли, справлюсь ли?
- Благословляю...
Принял АТИ. Спасать, так спасать. И спас. Вот уже пять лет Васильев возглавляет завод. За это время выплачены все заводские долги, зарплата у рабочих растет, даже ностальгическая тринадцатая выплачивается. Все, как у добрых людей. Но главное - прямо на заводе построен храм. Среди цехов на заводском дворе небольшой указатель со стрелкой - "Храм во имя иконы Божией Матери "Неупиваемая Чаша". Здесь служит замечательный питерский батюшка отец Иоанн Миронов. Храм - детище Васильева. Здесь, перед иконой Царицы Небесной "Неупиваемая Чаша", дают обеты трезвости, читают обетную грамоту. Дал такой обет и сам директор, не понаслышке знает он о недуге пьянства, успел вкусить бесовских его щедрот. Трудно, да упорно шел к исцелению. Еще за десять лет до своего крещения держал Васильев в доме икону великомученика и целителя Пантелеимона. Нужны были деньги, он ее и продал: подумаешь, сокровище... А великомученик явился ему во сне и стал укорять - зачем же ты продал мою икону? А еще сказал святой какие-то странные слова:
- Ты будешь храмы строить, Церкви Православной помогать. 
Позором легла на сердце проданная икона. Стал ходить по церковным лавкам, искать своего "обличителя". Нашел, купил и подарил храму. 
Хорошо сказал директор: 
- Я понял, - сказал Васильев, - что мне за мои грехи нужно нести ответственность и их искупить. Каким образом? Если ты у человека что-то украл, надо ему сказать: "Прости, я больше не буду". Но этого мало. Надо еще украденное вернуть. Вот я и хочу возвратить украденное, помочь тем, кто пока еще находится во власти "зеленого змия".

Свеча от женщины вернувшейся с того света

Есть диагноз - синоним слову "приговор": "Сделаем все возможное, но надежды мало...". На операционном столе она умерла. Клиническая смерть, длившаяся несколько мгновений, растянулась для нее до долгого стремительного полета по узкой трубе к свету, к освобождению. 
Но Господу неугодна была смерть Галины Павловны Павлюченко. Он вернул ее в земную жизнь. Зачем? 
Однажды ей мучительно захотелось... рисовать. Откуда сия блажь, она и домика-то за свою жизнь ни разу не нарисовала. Но желание было таким сильным, что Галина встала спозаранку, пришла к магазину "Канцтовары", села на скамейку и стала ждать, когда откроют. Маленький пейзажик - тихое озеро с одинокой лодочкой посередине - ее первая работа. Сейчас Галина Павлюченко - художник по гобеленам, она освоила сложную технику росписи пасхальных яиц-писанок, участница и дипломантка многих художественных выставок.
- Знаете, что я поняла во время болезни? Нельзя, категорически нельзя никому завидовать. Зависть - "онкология", разъедающая душу опухоль, которая, в конце концов, съест всего человека. Ой, не завидуйте никому! Моя жизнь - 
я ее принимаю и живу, а не смотрю сквозь заборную щель к соседям.
В прошлом году она скопила денег на хорошую стиральную машину, пошла и купила... путевку во Францию. Посмотрела белый свет, вернулась "усталая, но довольная".
- Ничего не болело в дороге?
- Не помню. Может, и болело. Забыла.