Юбилей

 КУПРИН
А.В.Воронцов

130 ЛЕТ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

130 лет назад, 8 сентября 1870 года, родился Александр Иванович Куприн.
Это был писатель со странной судьбой: листая пособия по русскому языку, мы найдем в них немало примеров из прозы Куприна, что говорит о довольно высоком месте в литературной табели о рангах, но вряд ли кто-нибудь с уверенностью назовет Куприна фигурой, равной как его великим современникам - Чехову и Бунину, так и рангом помельче - Горькому и А. Толстому. А почему, собственно? Разве произведения его устарели, забылись, как произведения другого кумира начала XX века - Арцыбашева? Ничуть не бывало. Дети читают "Белого Иуделя", "Барбоса и Жульку", взрослые - "Олесю", "Поединок", "Яму", "Гранатовый браслет". Последнее собрание сочинений Куприна начали издавать в 1991 году, на излете "перестройки", и я, помнится, не будучи еще членом Союза писателей, смог подписаться на него в писательской лавке только с помощью членского билета своего товарища.
Так в чем же дело? Где "не дотянул" Куприн, чтобы войти в сонм "великих" или быть первым среди "выдающихся"? Недостаток Куприна в том, что он, высокопрофессиональный писатель, так и не изжил в себе журналиста. Это не значит, что его проза напоминала газетные или журнальные феметоны (хотя и такое бывало), но она была пропитана духом "быстрого реагирования", когда в понятие писательского успеха входит не только литературная, но и политическая и социальная конъюнктура. Точно так же начинал, между прочим, Шмелев, до революции числившийся по "левому ведомству".
Писатель из "команды быстрого реагирования" обычно размышляет просто: чтобы придти наиболее коротким путем к успеху, нужно повторять шаги тех, кто этого успеха добился. На первых порах таким образцом для Куприна являлся Чехов. Супруга Куприна Давыдова-Иорданская, дама начитанная, вспоминала, что в первом варианте купринского "Поединка" один из героев, Назанский, произносил слово в слово монолог Вершинина из чеховских "Трех сестер". Уличенный супругой в прямом заимствовании Куприн, "стиснув зубы", это место выбросил, но впоследствии, когда "Поединок" уже вышел из печати, М. Арцыбашев, автор тогдашнего "хита" "Санин", обнаружил в "Поединке" абзац из своего романа. А "Санин" - это, как говорят в народе, уже другой коленкор, нежели "Три сестры", это - бульварная литература.
Упаси Бог сделать из этого вывод, что Куприн был банальным плагиатором. Он был, словно коротковолновый радиоприемник, настроен на четко звучащие литературные волны и воспроизводил прочитанное в своей прозе чаще всего неосознанно, - точно так же, как мы неосознанно употребляем в разговоре лексические штампы. Просто к ним легче прибегнуть, чем на ходу изобретать оригинальные обороты. Из множества литературных целей Куприн предпочитал одну, конечную, а все прочие служили подспорьем. В этом случае в ход идет все, что имеется под рукой, как в рецепте ноздревского супа.
Потому, читая раннего Куприна, и слышишь в нем, как в скетче "испорченный радиоприемник", то голос Чехова, то Горького, то Толстого, то Короленко, а то и именитых иностранцев - Золя, Мопассана или Джека Лондона. Но, в отличие от ноздревского супа, бесформенным варевом эти компиляции назвать нельзя: "чужие голоса" в общем контексте воспринимаются достаточно органично.
В сущности, Куприн не делал ничего нового. А разве Толстой, сочиняя "Анну Каренину", не находился под сильным влиянием "Мадам Бовари" Флобера? Но толстовские заимствования классические, они даже есть необходимый элемент развития литературы, когда более сильный писатель "переваривает" достоинства писателя послабее. А Куприн не был сильнее тех, кому он подражал, он лишь достигал их уровня, с легкостью перешагивая элементарный, как в случае с Арцыбашевым.
И точно так же, как литературные приемы, "ловил" Куприн идеи. В чистой политической конъюнктуре его обвинить трудно, хотя его небесталанный "Поединок" явился в несчастную для России пору - в день Цусимской катастрофы. Триумф антивоенной повести совпал с нашим национальным позором. (Сколько таких маленьких куприных появилось в годы "перестройки"!)
Куприн, наученный журналистикой литературному прагматизму, действовал в конкретной издательской обстановке примерно так же, как поступает человек, на ощупь достающий из мешка картошку - выбирает картофелины покрупнее. Если не считать Суворина, приличные деньги писателям платили тогда только издатели-евреи - стало быть, им и заказывать музыку. Требуется вариация на еврейскую тему? Извольте - "Суламифь". А вот, если угодно, - "Жидовка" или "Гамбринус".
Правда, готовность Куприна "ответить на вызов времени" распространялась, как и у ресторанных музыкантов, только на конкретный заказ. Закажут им петь "Семь сорок", - будут петь "Семь сорок", а закажут "Россию" Талькова - будут петь "Россию". Подобное сравнение в адрес Куприна, конечно, несколько грубовато, да и не получал он заказов "справа". Но он не позволял, в отличие от нынешних писателей -"демократов", закабалить себя совершенно и нет-нет да резал правду-матку. Именно ему принадлежит один из самых впечатляющих антисионистских документов того времени: письмо к Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909 г. Евреи, - пишет Куприн, "создали теперешнюю ужасную по языку нелегальную литературу и социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочную истеричность и пристрастность в критику и рецензию. Они же, начиная со "свистуна" (словечко Л. Толстого) М. Нордау, и кончая засранным Оскаром Норвежским, полезли в постель, в нужник, в столовую и ванную к писателям. 
Мало ли чего они еще не наделали с русским словом. И наделали, и делают не со зла, не нарочно, а из-за тех же естественных глубоких свойств племенной души-презрения, небрежности, торопливости.
Ради Бога, избранный народ! Идите в генералы, инженеры, ученые, доктора, адвокаты - куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд, и который даже от нас, вскормленных им, требует теперь самого нежного, самого бережного и любовного отношения. А вы впопыхах его нам вывихнули и даже сами этого не заметили, стремясь в свой Сион...
Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу...".
А язык-то - чувствуете? - свой, незаемный! Конечно, выражения, к коим прибегает Александр Иванович, не назовешь изящными или там парламентскими... Но Куприн и не выступал никогда в амплуа "изящного писателя". Он любил народность в слове, но ему прежде никогда не хватало внутренней свободы, чтобы эта народность выглядела органичной. В сущности, письмо к Батюшкову о евреях есть первое (до 2-й части "Ямы") стилистически оригинальное произведение Куприна.
Правда, и в этом, казалось бы, до предела откровенном послании проявилась отмеченная двойственность Куприна. Мало кто знает, что поводом для написания его явилась просьба Ф.Д. Батюшкова к Куприну вступиться за Чирикова, писателя-еврея, преследуемого соплеменниками за "отступления от принципов" (эта тема глухо звучит в конце письма). Своим эмоциональным ответом Куприн как бы дает понять Батюшкову: ему что Чириков, что его гонители - все едино. Вот и получается, что, с одной стороны, Куприн в невозможном для "прогрессивного писателя" тоне рассуждал о евреях, а с другой - он как бы подстраховывался тем, что в публичную полемику по поводу Чирикова не вступал, ограничась личным письмом, которое и по сию пору не публикуют в собраниях сочинений. Даже если бы теневые владыки тогдашнего литературного мира и узнали о нем, то, вероятно, посчитали бы нецелесообразным вслед за Чириковым "долбануть" по Куприну, ибо он, в конечном счете, не нарушил "либеральную дисциплину".
Через несколько дней после написания письма Батюшкову из печати вышла первая часть повести Куприна "Яма". Это произведение весьма значительно в его творчестве и вовсе не щекотливостью темы, как полагают иные. "Яма" - не лучшая и не худшая книга Куприна, но в ней он едва ли не впервые выступил как моралист, и небезуспешно. И названием, и темой повесть, казалось бы, изначально была обречена на успех (как и иностранные романы с названиями типа "Чрево Парижа", "Клоака" и т.п.). Но...
Поначалу все шло, как и намечалось. Критик А. Измайлов напечатал две восторженных статьи в тогдашних флагманах либеральной печати - "Биржевке" и "Русском слове". Но все прочие рецензии, за малым исключением, были ругательными. Одна из них, опубликованная в двух номерах (!) кадетской "Речи", принадлежала перу молодого Корнея Чуковского (наш пострел везде поспел!) и называлась на американский манер - "Жеваная резинка".
Но раскупалась "Яма" все равно хорошо. Читатели с нетерпением ждали 2-й части, и писатель интенсивно работал над ней, хотя либеральная критика, к которой он имел несчастье прислушиваться, писателя, по его собственному признанию, заела. Но здесь случилось нечто неожиданное и не имеющее аналогов в истории литературы. Осенью 1909 г. сразу в нескольких изданиях под разными названиями ("Красный фонарь", "Навозный жук", "Из мрака к свету") стал печататься роман о проституции Эльзы Иерузалем, еврейской писательницы из Австрии. Это окончательно выбило Куприна из колеи.
2-я часть "Ямы" не увидела свет ни в 1910-м, ни в 1911-м, ни в 1912-м году. А в 1913-м, когда она в целом была готова для печати, писателя ждал новый сюрприз: некто Ипполит Рапгоф-Амори выпустил под псевдонимом "Граф Амори" окончание "Ямы" в двух изданиях! Самым поразительным в этом акте литературного бандитизма было то, что Рапгоф использовал сюжетные ходы, героев и эпизоды, действительно имеющиеся у Куприна в еще неопубликованной 2-й части! Последнее обстоятельство, а также удивительные совпадения по времени выхода книг-конкурентов и циклов работы над "Ямой", убедительно говорили, что за творчеством Куприна кто-то внимательно следил (может быть, в нужник или в ванную к нему не залезали, но в ящик письменного стола - точно) и кому-то выход 2-й части "Ямы" явно был не по душе. Но кому?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно, на мой взгляд, вспомнить первое совпадение, нами уже отмеченное: что 1-я часть "Ямы" появилась примерно в то же время, что и письмо Батюшкову о евреях. Правда, в 1-й части настроения, столь откровенно выраженные в письме, звучат довольно глухо. Кроме того, что хозяева описанного "двухрублевого заведения" - это евреи, и что один из его посетителей, правоверный иудей, влюблен в проститутку-соплеменницу, Соню Руль, и укоряет ее за осквернение субботы и за употребление трефной пищи (но не только не забирает Соню из борделя, а еще и "уединяться" с ней), о евреях в 1-й части нет ничего.
А вот вторая, вышедшая только в середине 1914 года, открывается портретом поистине впечатляющим. Это пассажир поезда Семен Яковлевич Горизонт, он же Шперлинг, он же Розенбаум, он же Натанаэльзон, он же Бакаляр. Семен Яковлевич едет в купе 2-го класса вместе со своей невестой Сарой без билета, обманув кондуктора, продает в тамбуре соседу-подпоручику порнографические открытки по 25 копеек за штуку, а по приезде в К. сам позирует для этих карточек, получая 3 рубля за снимок. Но это лишь одна грань личности г-на Горизонта, выраженная в ветхозаветном стремлении на каждой полушке "наварить" еще одну. В том же поезде, где Горизонт, как мелкий жулик, едет без билета, он везет в двух вагонах 3-го класса полтора десятка будущих обитательниц публичных домов - и все они с билетами, разумеется. "...Он был одним из главных спекулянтов женским телом на всем юге России. Он имел дела с Константинополем и Аргентиной, он переправлял целыми партиями девушек из публичных домов в Киев, киевских перевозил в Харьков, а харьковских - в Одессу... У него уже скопились порядочные денежные сбережения в "Лионском кредите"... С приездом Горизонта все переменилось на Ямской улице. Пошли громадные перетасовки. От Треппеля девушек переводили к Анне Марковне, от Анны Марковны - в рублевое заведение, а из рублевого - в полтинничное. Повышений не было: только понижения. На каждом перемещении Горизонт зарабатывал от пяти до ста рублей". Когда же Семену Яковлевичу представилась возможность "заработать" тысячу на невинной девушке, он без тени колебаний "сдал" бандерше свою невесту Сару. При этом, как и еврей, влюбленный в проститутку Соню, "по-своему он был набожен. Если позволяло время, с усердием посещал по пятницам синагогу. Судный день, Пасха (Пейсах, разумеется. - А.В.) и кущи неизменно и благоговейно справлялись им всюду, куда бы ни забрасывала его судьба".
После знакомства с образом Семена Яковлевича Горизонта становится совершенно ясно, чем вызваны были нетривиальные попытки сорвать выход 2-й части "Ямы". Ведь 1-я была лишь экспозицией, прологом, знакомством с проблемой и основными действующими лицами, а вот в начале 2-й вскрывался механизм торговли женским телом в России и изображались ее организаторы - горизонты и шепшеровичи. Кстати, Горизонта автор "окончания" "Ямы" Рапгоф-Амори не стал у Куприна "заимствовать" - и это, по сути, является уликой. Скажи мне, кому выгодно отсутствие Горизонта, и я скажу, кто ты!
Принято считать, что "Яма" заканчивается разгромом "улицы красных фонарей" солдатами-драгунами, мстящими за двух избитых в лупанарии товарищей. Но это результат либо невнимательного чтения, либо заведомо неправильной интерпретации "Ямы". Разгром срамных заведений продолжался 3 часа, а вот еврейский погром, последовавший сразу за ним, - 3 дня... Куприн пишет, что погром начался "совсем неожиданно", но это, очевидно, одна из его "отвлекающих" фраз. Сначала он развернул перед нами ужасающую индустрию разврата, которой заправляют горизонты и шепшеровичи, тойбесы и треппели, показал, что девяносто процентов проституток - дочери бедных русских людей, а потом пишет, что погром перекинулся с борделей на еврейские кварталы "неожиданно"! Впрочем, точно так же писали тогда в "Речи" и "Биржевых новостях". Имеющий глаза да видит, имеющий уши да услышит...
И как страшно, что пробламатика "Ямы", бывшая такой экзотической еще недавно, в начале 80-х, когда и "Яма"-то почиталась произведением не очень пристойным, снова стала актуальной, да еще усиленной во сто крат, как ночной кошмар, повторяющийся наяву! Что такое купринские шепшеровичи по сравнению с нынешними шендеровичами! 
Чем все это закончится? Солдатами, еврейским погромом, как у Куприна? Да нет... Не евреев громил в 1917 г. народ, а "цензовые элементы", русский образованный класс, по самому призванию своему обязанный сеять "разумное, доброе, вечное", но мирившийся с тем, что дочери русских крестьян и рабочих шли на панель... А евреи, как говорят в народе, они и в Африке евреи...
Куприн и после "Ямы" создал немало хороших произведений, прежде всего повесть "Купол св. Исаакия Далматинского" - о походе Юденича на Петроград, но - увы, увы! - самым актуальным теперь является "Яма". Перечитайте ее, посмотрите из глубины прошлого на сегодняшний день, как смотрят в перевернутый бинокль, и попытайтесь ответить на вопрос: разве такой жизни достойна Россия?
Есть одна истина, в которой я лично совершенно не сомневаюсь: не только не достойна, но и не будет она сколь-нибудь долго так жить - это противно самим законам ее существования. Вопрос в другом: кто и когда будет вытаскивать ее из "Ямы"? Одно дело, если мы сами, а другое - если дядя с автоматом... Но тогда бесполезно будет кричать: "За что?" Ответ известен: "За то". За равнодушие. За пассивное соучастие. И еще: дяди с автоматами не сами по себе приходят откуда ни возьмись: в Божьем мире никто никуда просто так не приходит. Все совершается по закону, которым управляется и полет планет, и рост малой травинки: "Мне возмездие и Аз воздам".