ЛОЖЬ И ПРАВДА ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА
протоиерей Александр Шаргунов

"Последний акт исторической трагедии - не просто неверие и отрицание христианства, или материализм, или тому подобное, - пишет Соловьев, - но и то, когда имя Христово присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его, и те, кто, Духа Христова не имея, будут выдавать себя за настоящих христиан".
Отдавая должное эсхатологическим Соловьева, мы не можем сегодня, в канун 100-летия его смерти, не сказать о духовных соблазнах в его творчестве, ибо их следствием и было то, о чем предупреждал соловьев: "Неверие и отрицание христианства".
Смешение или внешнее соединение - вот "тайна беззакония", которая действует в мире и старается изнутри разрушить Церковь. И чем ближе приближаемся мы к концу истории, тем отчетливее это обнаруживается. Зло страшно не само по себе, но своими подменами. Антихрист - не только тот, кто против Христа, но и тот, кто вместо Христа, лжехристос.
Самое главное смешение, которое было до самого последнего периода в философии Соловьева, заключается в тонкой подмене тварного нетварным, идущий от таинственного "постижения", по собственному его выражению, в Египте "живой идеи мира" - Софии, и потому синтез, который он предлагал под видом христианства, тот "пафос универсализма", которым он был преисполнен, был, по существу "романтическим утопизмом" (А.Ф. Лосев). Тайна антихриста - в подмене нетварного тварным, в числе 666 как тройном - самосовершенстве без Бога, ибо как говорит блаженный Августин, число 6 означает совершенство творения - самого по себе, так как только в седьмой день происходит освящение всего Богом.
Биограф Соловьева К. Мочульский, сам последователь софиологии Соловьева, рассказывает, какую реакцию вызвала эта идея синтеза у другого русского мыслителя иного направления у Константина Леонтьева, когда она была высказана особенно ярко в статье-лекции Соловьева "Об упадке средневекового мировоззрения". Мочульский пишет: "Когда Леонтьев понял, что Соловьев сближает христианство с гуманистическим прогрессом и демократией, он возненавидел его так страстно, как страстно раньше любил. Леонтьев первый закричал о том, что путь Соловьева ведет к пропасти, что в его величественном строительстве теократического царства есть какая-то зловещая ложь. Он первый почуял в деле Соловьева веяние "антихристова духа".
Хотя началось это, конечно, задолго до Соловьева. Еще в Ветхом Завете, разумеется, по прельщению врага рода человеческого, было совершенно извращено представление о Царстве Мессии, и большинство иудеев ко времени явления Христова в мир ожидало в лице Мессии земного царя, который дарует чисто земные блага и утвердит их политическое могущество. Точно также в Новом Завете предтечи антихриста, желая отвлечь христиан от будущей нетленной жизни, стали внушать им идею Царства Божия здесь, на земле. Отсюда хилиазм - ложное учение о земном тысячелетнем царстве Христовом, строительство земного града вместо небесного Иерусалима, подмена религии политикой. Здесь раскрывается смысл пророчества преподобного Серафима Саровского о "бытоулучшительной партии", которая, как он говорил, погубит Россию и приведет мир к антихристу.
Подмена и смешение , как это ярко отразил в своей жизни и творчестве Соловьев, могут происходить на всех уровнях религиозного сознания, делаясь все тоньше и обретая все большую глубину по линии: политика, культура, религия и достигая, наконец, того, что есть Церковь. Заслуга Соловьева в утверждении, что прежде всего надо "поставить вопрос о зле" и понять, "насколько он важен для всех". "Ибо наступает, - говорит он, - последнее, крайнее проявление зла в истории, представление его краткого торжества и решительного падения".
Но чтобы различить "обманную личину, под которой скрывается злая бездна", надо увидеть всю глубину этой бездны. Мы говорим здесь о первейшем христианском догмате. Ослабить веру в факт первородного греха не менее опасно, чем утратить веру в Бога, ибо ослабление веры в факт первородного греха приводит неизбежно к иллюзиям в оценках духовной жизни и в истории, к романтическому утопизму. "С этой точки зрения, - пишет о Соловьеве его ближайший друг В.Л. Величко, - представляется иной раз весьма странным его игнорирование всей православной догматики, которую он же сам признавал как нечто вечное и нерушимое. Вл. Соловьев практически оставался все же скорее философом, настроенным, несомненно, религиозно, но в то же время и чрезвычайно интеллектуально. Мистицизм для него -его собственное учение о всеединстве, о вселенском организме. Для практического Православия этого было маловато".
Добавим, что не только маловато, то чревато катастрофическими подменами в коренном вопросе о тайне добра и зла. Помимо собственного переживания Софии, Соловьев развивал идею мировой души из гностицизма или прямо из язычества. В среде его последователей были такие авторитетные для приходящей в церковь интеллигенции мыслители, как Николай Бердяев, будущие священники Сергей Булгаков и Павел Флоренский. Интересно замечание прот. Г. Флоровского о книге Соловьева "Смысл Любви": "Здесь была несомненная муть в самом религиозном опыте, муть двоящихся мыслей и двойных чувств, муть эротической прелести... На русское искусство надвигается эстетический соблазн".
В сущности, в мечте Соловьева о синтезе культуры, науки, искусства, философии с христианством лежит то же недопонимание всепроникающей глубины первородного греха. В самом благородном творчестве присутствует неизбежное смешение добра и зла, лжи и истины, отражающее состояние ума и сердца человека первородного греха. Христианство не отрицает этого творчества, но и не может освящать его, пока не произойдет то разделение их, которое дает только Христос в Церкви, и ради которого Он придет судить мир. Не явный ли "симптом конца" низменные чувственные проявления современной антихристианской культуры, которую святые отцы пророчески уподобляли вавилонской блуднице?
По этой причине недооценки первородного греха не избежал Соловьев мучительных противоречий в вопросе соединения религий. В "Краткой повести об антихристе" он дает точную картину будущего, которое для нас уже стало настоящим: "обширный "имперский" храм для соединения всех культов, развитие новых неслыханных видов мистического блуда и демонолатрии" и активная деятельность "сатанинской секты, совращающей не только православных, но и католиков". Однако выдвинутый Соловьевым ранее расплывчатый тезис об объединении в Церкви всего человечества (по существу, вне зависимости от отношения ко Христу), приводит к размыванию границ Церкви и признанию, что все религии истинны.
Очевидно, что это противоречит взгляду Церкви на язычество, выраженному в словах апостола Павла: "Они заменили истину ложью и стали поклоняться твари вместо Творца" (Рим. 1, 25). "Принять точку зрения Соловьева, - пишет прот. М. Помазанский, - значит признать преходящий характер самой христианской религии".
Не удивительно, что в русской религиозно-философской мысли после Соловьева и вслед за ним, в кругах, духовно-близких к нему, заговорили о новом догматическом творчестве, о новом религиозном сознании, явном ожидании новых "откровений", "третьего завета", "завета Святого Духа".
В личной позиции Соловьева в предельной степени отражалась та путаница понятий, которая существовала тогда среди образованной части общества. Соловьев, по выражению В.Л. Величко, употреблял самые резкие выражения в критике византийско-московского Православия и даже называл эту церковную государственность вовсе не Православием, а язычеством. Поразительно, как изменило ему здесь эсхатологическое чутье и оказалась сокрытой от него тайна удерживающего и смысл царской власти как особого христианского служения Помазанника Божия, призванного к защите Церкви и православной государственности.
Современники Соловьева - святой праведный Иоанн Кронштадский и святой Феофан Затворник - пророчествовали в то время о том, что правление и порядки, построенные не на христианских началах, будут благоприятны для раскрытия устремлений антихриста. (Это не обязательно, - говорили они, - должен быть тоталитаризм, это могут быть республики с их принципом плюрализма, все более утверждающим принцип равенства добра и зла). Антихристу важно, чтобы такие порядки были повсюду, и потому революция в России имела исключительное духовное значение для всего мира.
Небывалые в истории человечества страшные гонения, которые претерпела Русская Православная Церковь, сонм бесчисленных мучеников во главе с Царскими мучениками показали, что это - Церковь святых, и сколь односторонняя критика ее Соловьевым в работе "Россия и Вселенская Церковь". Однако нельзя сказать, что критика его была совсем неправдоподобной: массовое отступничество, которым был запечатлен этот период Церкви, свидетельствовало о ее неблагополучии.
Все происходящее сегодня в мире, в сущности, сводится к борьбе против Христа и Его Церкви, против христианской государственности и христианской культуры - в этом смысл евангельской притчи о злых виноградарях, о которой идет спор в "трех разговорах". Вот рухнул коммунизм, и неужели еще не всем ясно, что коммунизм - не только политическая система, а духовное явление, и борцы против коммунизма и победители его могут быть выразителями того же духа диавольской гордыни, явного или скрытого богоборчества! Никогда еще не было такого господства лжи, как в наши подлинно "лукавые дни": с особо изощренным искусством облекается ныне диавольская ложь в призрачную видимость правды, чтобы "прельстить, если возможно, и избранных". И очень многие прельщаются, или, по крайней мере, не могут разобраться где ложь, а где правда. 
Грех как норма, по выражению святителя Феофана, создает атмосферу ада, естественную среду "бездны" греховной, из которой выходит "зверь". Как говорит наш современник преподобный Силуан Афонский: "Судя по Писаниям и по характеру нынешнего народа - близ, при дверех".
Христианство - не философская система, пытающаяся объяснить мир и человека логическими понятиями и абстрактными формулами мысли. "Начало премудрости - страх Божий" - от прикосновения к реальности новой жизни креста и Воскресения, в борьбе со злом и победе над ним, которая совершается, как говорит Христос, только постом и молитвой, участием в таинствах Церкви.
"Я прожил у Вас несколько недель Великого Поста, - пишет в апреле 1895 года Соловьев своему другу В.Л. Величко, - и мы с Вами правил поста не соблюдали и в церковь не ходили, и ничего в этом дурного не было, так как все это не для нас писано, и всякий это понимает". А вот воспоминания Е.Н. Трубецкого: "Помнится, однажды он говорил мне: "Одного не понимаю - страха Божия, отказываюсь понять, как можно бояться Бога". При этом он заливался своим звучным, заразительным и вместе странным хохотом".
"Гениальный, но страстный (в аскетическом смысле этого слова) Соловьев не причислял себя к богословам. Он оставался мыслителем на философской почве, даже противопоставляя себя "отеческим богословам", часто строя церковный синтез из нецерковного опыта" (прот. Г. Флоровский). Конечно, эта позиция дает ему право на независимость суждений. И даже в "Трех разговорах" в теме "Апокалипсиса", в которой даются таинственные грозные предостережения тем, кто что-нибудь "приложит или отнимет в книге сей", Соловьев свободно обращается со Священным Писанием, не связывая себя со святоотеческой традицией, рисуя фантастическую, как выразился Е.Н. Трубецкий, картину конца света.
Церковь осторожно и терпимо относится к исканиям христианских философов. "Умозрение многих привело к дверям Церкви. И великие отцы Церкви философствовали, но так, что принципы богословия не нарушались. Но ввиду того, что независимость мысли, ее свобода от догматических предпосылок должна лежать в самой природе философии, философия есть по своей природе предмет, внешний для Церкви. "Что нам судить внешних?" - говорит апостол Павел. Когда же это "внешнее" угрожает нанести рану самой Церкви и духовный ущерб ее верным, тогда Церковь должна по необходимости реагировать, отвечать и защищаться" (прот. М. Помазанский).
Неспособность или нежелание участвовать в этом - тоже "симптом конца", характерный признак нашей Лаодикийской эпохи. И все-таки философия (фило-София) Соловьева - не просто поклонница Софии, ведь "мудрец отличается от глупца тем, что видит все до конца", а ему дано было заглянуть в самую главную глубину жизни, в "действительную победу, - как он говорит, - над злом в действительном Воскресении" и увидеть, что без этого все в мире без исключения есть "лишь царство смерти и греха, и творца и диавола".П