Очерк нравов

АЛЬФРЕД КОХ КАК ЗЕРКАЛО ПОКОЛЕНИЯ, ПРЕДАТЕЛЕЙ

Рассказ воспитателя

В городе Тольятти мало кто знает (а узнав - несказанно удивится), что в свое время Сергей Германович Дьячков, известный тольяттинцам своими патриотическими взглядами, длительное время был воспитателем Альфреда Рейнгольдовича Коха, "прославившегося" деятельностью на посту председателя Госкомимущества и своими высказываниями в заокеанской прессе, исполненными ненавистью к России. И мы задались вопросом: как же нужно было воспитывать человека, чтобы из него выросло такое существо, как "младореформатор"? Мы встретились с Сергеем Германовичем, не особо надеясь на откровенность, и неожиданно услышали исповедь... 

Сергей Германович Дьячков. 52 года. Поэт, прозаик, социолог. Бывший депутат тольяттинских органов управления. Старейший в стране спинальник-колясочник: самостоятельно не передвигается уже более 35 лет. Организатор местного движения за права инвалидов, издает его газету. 

- Алик Кох родился в семье, с точки зрения обывательской, вполне добропорядочной. Отец, Рейнгольд Давыдович, представлялся как немец. Мать, Нина Георгиевна, - русская. Переехали они на берега Волги из Казахстана во время начала строительства Волжского автозавода, когда сюда съезжались со всех концов страны не только комсомольцы-энтузиасты, но и люди, стремящиеся к жизненному успеху. Рейнгольд Давыдович очень быстро поднялся по служебной лестнице и занял пост начальника управления смежных производств - структуры, которая занималась всеми комплектующими деталями. Место очень дерганое и нервное: постоянные командировки, частые ночные телефонные звонки - и дарящее огромные возможности. Ведь он имел доступ к дефициту, которым в советское время можно было оплатить все - вплоть до политической карьеры. Однако доминировала в семье, конечно, мать - очень властная, честолюбивая и неглупая женщина, мечтавшая дать своим детям прекрасное образование и блестящее будущее, причем стремившаяся к этому любой ценой, подавляя психологический комфорт в семье и не щадя отцовских чувств. Жили они соответственно безбедно - в шикарной по тем временам четырехкомнатной квартире в кирпичном доме, имели машину последней вазовской модели, на которой однажды даже возили меня к себе на родину - в деревню под Анапой...
На меня Нина Георгиевна вышла, когда прочитала мои стихи в газете: ее вдруг осенило, что я и есть тот самый человек, который мог бы стать воспитателем ее детей. Она написала мне письмо, а затем и приехала познакомиться. Мы подружились. В конце концов я согласился стать воспитателем ее дочери Марины и 10-летнего Алика. Встречался с детьми как у себя дома, так и у Кохов. Нина Георгиевна считала, что с моей помощью они окунаются в некую недостающую им культурную среду. Я рассказывал им о литературе, искусстве, философии, отвечал на многочисленные вопросы. Они меня не отпускали от себя: жизнь наша состояла из постоянных прогулок, встреч, визитов, обсуждений книг: благо у меня была огромная библиотека. Алик был довольно любопытный, дотошный мальчик. И хотя он ничем особым не выделялся, чувствовалась цепкость в его натуре - от матери. Но были и странности в его характере. 
Первая, с которой я столкнулся, совпала с грандиозным скандалом в семействе Кохов: мать уличила сына в том, что он постоянно подглядывал, как она купается в ванной. Мать, конечно, растерялась и была в шоке. Она настаивала на том, чтобы я поговорил с Аликом, сделал внушение. Но мальчик как-то сразу замкнулся. Чувствовалось, что наступили на какую-то его очень серьезную мозоль. Прямо фрейдовщина какая-то... Уже тогда у Алика стали проявляться элементы эгоцентризма. Самовлюбленность не позволяла ему растворяться даже в среде себе подобных отпрысков вазовского истеблишмента - "золотой" тольяттинской молодежи. Он выбирал друзей попроще, чтобы доминировать над ними.
Мальчик постоянно общался со мной в течение четырех лет. Я как-то в шутку подумал о нас, как о Сенеке и Нероне: говоришь воспитаннику о хорошем, ориентируешь на прекрасное, даешь читать добрые книги, а получается из него какое-то чудище. Видимо, гены оказались сильнее воспитателя. Однако и себя не обеляю. В то время я был страшный атеист. Я учил его "прекрасному", но это была некая эстетическая мораль, основанная на искусстве. Это я сейчас понимаю, что мораль - понятие прежде всего духовное, религиозное. Всякая другая мораль - аморальна. Как писал Достоевский: "Если Бога нет, то все позволено". В мальчике помимо моей воли крепли убеждения, что в жизни надо быть ярким, цепким, хватким и идти к своей цели по головам, не считаясь ни с кем и ни с чем.
В старших классах он стал отдаляться от меня, и только перед выпуском из школы я, по настоянию родителей, снова стал держать его в своем поле зрения. В то же самое время - конец 70-х - мы, вазовские социологи, по заданию горкома партии проводили закрытое социологическое исследование: изучали "ценностные ориентации" школьников. Результаты были просто ошеломляющие! Оказалось, это поколение уже в то время потеряло чувство Родины и считало, что наша страна - полное ничтожество, пыль у ног западного мира. Меня неприятно поразило совпадение этих исследований с характером моего подросшего воспитанника. 
По окончании Аликом школы родители выбрали для него престижный Ленинградский финансово-экономический институт. Поступил он быстро, и, по всей видимости, как часто тогда бывало, запасные части сыграли в этом не последнюю роль.
В то время на кафедре, где начал учиться Алик, работал теперь уже небезызвестный товарищ Чубайс. Между Аликом и Чубайсом возникла страшная дружба. С тех пор Чубайс стал "тянуть" Коха очень активно: после окончания института он тут же забрал молодого друга к себе в аспирантуру и стал его личным руководителем. Диссертацию Алик делал, естественно, на материале Волжского автомобильного завода и при этом, разумеется, использовал уже существовавшие наработки специалистов.
После этого я встречался с Аликом всего два или три раза. Особенно я отдалился от семейства после эпохальных событий, из-за которых его матери было уже не до меня. Рейнгольд Давыдович был очень практичным человеком и понимал, что нужно делать, чтобы хорошо жить. Кохи купили землю в поселке Федоровка под Тольятти и стали строить большой комфортабельный коттедж, - что по тем временам было еще достаточной редкостью. Тогда этот "домишко", помнится, оценивали в 40 тысяч рублей - цена 7-8 "Жигулей". Разразился скандал, едва не дошло до принятия соответствующих оргвыводов. Рейнгольд Давыдович вынужденно уходит со своей должности и создает личный бизнес. Пользуясь огромными связями и привлекая в соучредители некоторых вазовских руководителей среднего звена, он получил озможности для быстрого оборота в реализации автомобилей. Сейчас он руководитель фирмы "Автоблок" и один из самых богатых людей в городе.
Дальнейшая жизнь Алика до его "возвышения" мне известна только по косвенным сведениям, из встреч с Мариной или Ниной Георгиевной. Они были им очень довольны. Он удачно женился, появились дети... Тут для того, чтобы проследить его дальнейшую судьбу, нужно следить за Чубайсом. Потому что тогда на перестроечной волне поднялась пена из этих демагогичных дельцов, которых Солженицын метко назвал "образованцами". Благодаря поддержке Чубайса Алик становится главой администрации одного из районов Ленинградской области. Причем он довольно быстро воспользовался своим новым положением и построил себе под Питером очень хороший дом. Затем Чубайс, будучи крупным деятелем в системе собчаковского правительства, сделал его руководителем городского комитета по имуществу. Они быстро сориентировались, что собственность государства может стать личной собственностью, потому и выбрали сферой своей деятельности госимущество. Примерно в это же время Кох вместе с Чубайсом посещают Чили, где живут несколько месяцев, на пару набираясь ума-разума от реформ и изучая систему так называемой приватизации, которая затем автоматически будет перенесена на российскую землю... Не понимая даже, что Чили - это просто другой мир, где совершенно иная психология населения и абсолютная зависимость от американского и другого иностранного капитала. 
Быть может, этот человек меня сейчас услышит, хочу к нему обратиться. Алик! Хотя иного от тебя уже не ожидал, но все же был буквально потрясен, прочитав твои откровения. Когда ты говорил, что и Россия, и народ, среди которого ты жил, любил, растил детей, - это, в сущности, дерьмо, ты что, никогда не вспомнил обо мне? Хоть бы раз вспомнил, пусть даже в самую последнюю очередь. Нет, не потому, что я какой-то исключительный в твоей судьбе. Но ты видел, что я не сквалыга, не сукин сын, что я, тяжело больной человек, в этой жизни ни на чье горло не наступаю. Пусть я тогда не был верующим, пусть не сказал тебе вовремя, что есть Бог и Он за все воздаст. Но все же я не учил тебя злу! Мне хочется узнать - у тебя и у твоих друзей-"младореформаторов": у вас хоть иногда просыпалась совесть, как у каждого живого человека (пусть даже только во сне), когда бы вы вдруг ужаснулись делам рук своих?