Чем люди живы

От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови, 
Уведи меня в край умирающих
За великое дело любви.
Николай Александрович Добролюбов

Доводами разума можно объяснить и необъяснимое, а доводы сердца не нуждаются ни в каких объяснениях. Но вот глядишь на наших солдат, раненых в Чечне, и думаешь невольно: чего ради они шли на смерть? Их что, учили этому последние девять лет? Им говорили, что есть ценности более высшие, чем товары на полках в супермаркете? Или, может быть, вселенский скепсис и "апофигизм" масс-медиа не распространялся на армию, выделенную в зону, закрытую для тельмования, как в США?
Все мы знаем, что это не так. Если бы можно было одной фразой выразить то, что говорилось за эти годы государственными средствами массовой информации об армии, то она бы, наверное, звучала так: все, кто пошел служить - козлы. Хотя это - еще не самое страшное. В конце концов, любая армия, даже самая оболганная и разваленная, - это каста, живущая по своим законам и представлениям о чести, и самостоятельно вырабатывающая защитные механизмы. Армия есть некий мужской орден с невидимой простым глазом, необозначенной ни в одном уставе структурой, которую не может разложить никто - ни наркоманы, ни уголовники, ни гомосексуалисты, ни дебилы, сколько бы их не призывали. Даже "дедовщина", при всей ее отвратительности, часть этой структуры. Там, где невысок авторитет офицеров и унтер-офицеров, высок авторитет "дедов", корпорации старослужащих. Если "дедов" прижать к ногтю, но не восстановить корпус унтер-офицеров, сработает другой кастовый механизм - будут верховодить либо наиболее физически сильные парни, либо солдатские землячества, либо еще кто-нибудь. 
Нет в армии, даже терпящей поражения, таких нестроений, которые бы позволили разложить ее быстро, кроме одного - предательства политического руководства. В 1917 году русское воинство, провоевав три года, за несколько месяцев измены верхов превратилось в десятимиллионное стадо дезертиров и мародеров.
И казалось, перенеся в 1994-1996 годах предательство не менее гнусное, чем предательство Временного правительства, что могла показать армия в нынешнюю кампанию? Откуда взялись у офицеров, переживших хасавюртский позор и увидевших, как генерал-десантник обнимается с кровавыми Масхадовым и Басаевым-младшим, силы поднимать на бой безусых юнцов? Почему те, скормленные молоком предательства, не стреляли своим офицерам в затылки, как в 17-м, не захватывали эшелоны, не валили тысячами домой, сметая все на своем пути? Кто бы их остановил, вооруженных? ОМОН, что ли, этот несчастный? 
Вот оно - главное чудо нашего времени... Ничего не скажешь - достойно повел себя Путин, но что наши воины знали о Путине в августе 1999 года? Обещал он "мочить" бандитов? Так ведь и Грачев обещал... Сегодня в Кремле говорят одно, завтра другое - все это до боли знакомо...
Русский солдат почувствовал - в Москве появилась политическая воля, но умирают-то не за чью-то политическую волю, умирают за други своя, за Веру и Отечество. 
Весенним днем "Русский Дом" приехал в Центральный клинический госпиталь имени Бурденко. Мы привезли раненым подарки, журналы. Мы ходили из палаты в палату, из корпуса в корпус, говорили слова, которые говорятся обычно в таких случаях, жали руки тем, у кого они были, руки, и смущенно смотрели в глаза тем, у кого они были, глаза. С тайным страхом ждал я, что вот возьмет кто-нибудь и скажет: "А что мне ваше "спасибо"? Что мне ваша Родина? Кто вернет мне руки-ноги?" Ведь дальше немота, заикание... Попробуй, возрази, успокой... Для этого самому нужно быть без руки или глаза... 
Но никто ничего подобного не сказал. Большее, что довелось услышать в этом духе - слова одного парня, что он, получив ранение в голову, теперь человек неполноценный, "с дефектом". Не знал он того, что и он, и ребята в соседних палатах и корпусах - сегодня лучшие люди России, которых "неполноценными" может сделать лишь наше нравственное убожество. Но это все слова, слова... Кто ответит на простой его вопрос: "Где я теперь буду работать? Кто меня возьмет?"
А ведь вопрос должен звучать совсем не так и задавать его должен не он, а мы: кто посмеет его не взять? Как славно было бы, если бы решимость Путина не ограничилось чеченской войной? Нам и в жизни она ох, как нужна, такая решимость...
Две России породила бесславная, позорная эпоха Горбачева-Ельцина, две разных страны... В сущности, так повелось еще и до них, не зря же в народе говорили: "Кому война, а кому мать родна", "Кто воюет в окопе, а кто сидит в рабкоопе"... Но никогда, ни в какие времена этот контраст не был столь редким и кричащим. Выйди за стены госпиталя - и вот оно, царство "ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови"... Невольно вспомнишь другого поэта: "Вам любящим баб да блюда, жизнь отдавать в угоду?"
Но там, в госпитале, вспоминалось все-таки добролюбовское: "Уведи меня в край умирающих за великое дело любви"... Старший лейтенант, командир роты разведчиков, со страшно обожженным лицом, без обеих рук и одной ноги, поразил нас своею бодростью и присутствием духа. Когда мы позволили себе вслух порадоваться за него, он ответил просто: "А как же иначе? Иначе нельзя". Но кроме достоинства русского офицера, было еще нечто, дающее ему силы. Точнее - кто-то. За спинкой его кровати стояла, смущаясь и краснея, красивая крепкая девушка, по всему видать - из "глубинки". "Жена?" - поинтересовались мы. "Пока еще невеста".
От всей души надеюсь, что старший лейтенант правильно понял изумление, мелькнувшее на наших лицах. Невеста! Ну ладно еще жена - слава Богу, есть еще на Руси жены, не бросающие мужей-калек, но невеста, оставшаяся верной калеке... Из таких вот историй рождались великие книги; это то, что в волнении заставляет биться наши сердца, когда читаем мы Пушкина, Достоевского, Чехова, Платонова, Шолохова... Это - мир "умирающих за великое дело любви". И почему-то показалось невозможным, когда мы глядели на возлюбленную героя, что пришла она просто из жалости, втайне зная, что жить ей с этим человеком - не судьба... Глаза, что ли, у нее были такие... А может, казалась порукой та горячность, с которой она на наш вопрос: "Молитесь за него?" - ответила: "Все время молюсь!"
Нас водили по госпиталю две женщины, Людмила и Лидия, работающие в местной бухгалтерии и помогающие возрождать госпитальный храм Петра и Павла. Храмов здесь было когда-то два; один, встроенный в больничный корпус, просторный, с колоннами, сохранился и поныне, но теперь в нем размещаются столовая и комната отдыха психиатрического отделения. Добиться перевода отделения в другое место не удалось... А может, и не надо было никуда ничего переводить, может быть, соседство церкви Божией оказало бы психическим больным куда большую помощь, чем разлагающие человеческую личность нейролептики и барбитураты? 
Но крест над сохранившимся куполом храма местному священнику отцу Сергию и его помощницам и помощникам удалось-таки воздвигнуть, и говорят, было в этот момент на небе знамение: широко раскинувшиеся перистые облака образовали фигуру, похожую на осьмиконечный византийский крест...
А госпитальный храм Петра и Павла решили возводить в другом месте, напротив строящегося нового корпуса..
Людмила и Лидия по мере своих сил ведут среди больных миссионерскую работу. Не забывали они о ней, и сопровождая нас по госпиталю, а мы их с удовольствием поддержали. Странное чувство свободы испытал при этом я. Знавал я прежнюю армию: в принципе, с военными и тогда можно было говорить о Боге и Церкви, и далеко не каждый шарахался от таких разговоров, но все же невозможно было отделаться от ощущения, что делаешь если не что-то постыдное, то уж точно антисоветское. А в этот день ни у кого не увидели мы в глазах ни холодка отчуждения, ни ложной вежливости, ни равнодушия в ответ на наши слова о Вере. Воистину тот, кто побывал на грани жизни и смерти, прозревает. У всех раненых, даже у некрещеных, висели на шее крестики, а для тех, кто крестов не имел, Промыслом Божиим оказалось у меня три простеньких пластмассовых крестика, освященных, правда, на Гробе Господнем. Такое маленькое чудо: три человека нуждались в крестах и тут же их получили, а ведь эти крестики наш генеральный директор дала мне накануне для других целей. Один паренек попросил Святое Писание - и вновь чудо: нашлось у меня в сумке Евангелие с Псалтирью карманного формата. 
Позже мы узнали: после нашей встречи из 55 раненых-"чеченцев" 13 соборовалось, а трое крестились. В целом же по госпиталю желающих креститься, собороваться, причаститься св. Таин набралось столько, что отец Сергий не мог уже справиться. Низкий поклон отцу Вадиму, сельскому священнику с Ярославщины, бывшему офицеру, который без всяких просьб с нашей стороны, только услышав в редакции разговор об этом, поехал совершать требы в госпиталь. Но и его помощи оказалось недостаточно - и тогда отправился к больным отец Пимен из Сретенского монастыря...
Как подумаешь обо всех этих людях, в том числе и о тех, что остались за рамками нашего повествования, - медсестрах и врачах, например (мы познакомились со старшей сестрой, выхаживавшей еще самого Маресьева), то невольно вспоминаешь, что ответил старец Николай Гурьянов на вопрос в телепередаче "Русский Дом": "Батюшка, Россия возродится?" - "А она и не умирала. Нет-нет-нет!"
Мы все, в том числе и неверующие, и изверившиеся, и равнодушные, и себялюбцы, и гордецы - живы силою души людей бескорыстных и чистых, с неоскудеваемой верой в Господа. Какие слова: "Россия не умирала!" Но что мы-то сделали, чтобы она не умирала? Чужой подвиг - есть путь ко спасению, но пройти по нему мы можем только сами.