|
ПУШКИН КАК РУССКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ
В. А.Шишко
В начале июня мы отмечаем 201 год со дня рождения А.С. Пушкина. Прошлогодние юбилейные торжества - схлынули, а всемирное духовное постижение Поэта - продолжается.
120 лет назад, 8 июня 1880 года Ф.М. Досто6евский в обществе любителей Российской словесности произнес свою знаменитую речь о Пушкине, которая потрясла современников ясностью и глубиной оценок наследия национального гения, раскрытия непреходящего значения его творчества.
Народность, православие, державность, - вот те незыблемые твердыни, на которых зиждется творчество русских гениев. Этим постулатом объединены раздумья наших читателей - В.А. Шишко из Рязани и В.А. Богомолова из Перми.
А три тезиса из речи Достоевского по сей день не теряют своей актуальности и прозорливости.
Угадчик и пророк
Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа, сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое. Да, в появлении его заключается для нас всех, русских, нечто беспорно пророческое. Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом. В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание. ... "Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись по родной ниве", вот это решение по народной правде и народному разуму. Еще яснее выражено настоящая русская жизнь с такою творческою силой и с такою законченностию, какой и не бывало до Пушкина, да и после его, пожалуй.
Онегин приезжает из Питербурга, - непременно из Петербурга, это несомненно необходимо было в поэме, и Пушкин не мог упустить такой крупной реальной черты в биографии своего героя. В глуши, в сердце своей родины, он, конечно, не у себя, он не дома. Он не знает, что ему тут делать, и чувствует себя как бы у себя же в гостях. Впоследствии, когда он скитается в тоске по родной земле и по землям иностранным, он, как человек бесспорно умный и бесспорно искренний, еще более чувствует себя и у чужих себе самому чужим. Правда, и он любит родную землю, но ей не доверяет. Конечно, слыхал и об родных идеалах, но им не верит. Верит лишь в полную невозможность какой бы то ни было работы на родной ниве, а на верующих в эту возможность - и тогда, как и теперь немногих, - смотрит с грустною насмешкой Ленского он убил просто от хандры, почем знать, может быть от хандры по мировому идеалу, - это слишком по-нашему, это вероятно. Не такова Татьяна: это тип твердый, стоящий твердо на своей почве. Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Она уже одним благородным инстинктом своим предчувствует, где и в чем правда, что и выразилось в финале поэмы. Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы. Это тип положительной красоты, это апофеоза русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным. Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторялся в нашей художественной литературе - кроме разве образа Лизы в "Дворянском гнезде" Тургенева. Нет, положительно скажу, не было поэта с такой всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде, ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ибо... ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк.
Пушкин как русский мыслитель
В последние десятилетия на Пушкина смотрели как на "чистого поэта", чарующего "сладкими звуками", но не говорящего нам ничего духовно значимого. Между тем в его поэзии, особенно в его прозаических работах и письмах, содержатся ценнейшие и оригинальные мысли о будущем России.
Наш великий национальный поэт был совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским мыслителем XIX века.
Пушкин созрел умственно необычайно рано. По словам Жуковского, "когда Пушкину было 18 лет, он думал как 30-летний человек; ум его созрел гораздо раньше, чем характер". Пушкин-мыслитель прошел через несколько этапов. Первый этап (1810 - 1818) определяется умонастроениями его поколения - это было время патриотического подъема и довольно неопределенных вольнолюбивых мечтаний. Позднее Пушкин с легкой иронией вспоминал, что "в 1818 году в моде были строгость нравов и политическая экономия" (вспомним Адама Смита, которого прилежно изучал Евгений Онегин).
Большое влияние на мировоззрение Пушкина оказал Карамзин, с которым он познакомился в лицейские годы. Свидетель грандиозных катаклизмов, потрясавших Европу на исходе XVIII столетия, с ужасом и отчаянием следивший за пожаром революционных войн, Карамзин незадолго до смерти занес в записную книжку свой символ веры или, скорее, символ неверия: "Либералисты! Чего вы хотите? Счастия людей? Но есть ли счастие там, где есть смерть, болезни, пороки, страсти?"
Политические идеалы юного Пушкина сводились, помимо освобождения крестьян, к идее конституционной монархии, к господству над царями "вечного закона": лишь под его надежной сенью, полагал поэт, "станут вечной стражей трона народов вольность и покой".
Второй этап - знакомство с декабристами. В необычайно интересных "Исторических замечаниях" 1822 года впервые в творчестве Пушкина звучит нота восхищения Петром Великим - пока еще довольно сдержанная. Пушкин резко противопоставляет "северного исполина" его "ничтожным наследникам" с их азиатским невежеством.
Третий этап начинается с 1823 года. Пушкин переживает глубокое разочарование, психологическое охлаждение своих политических чувств, отрезвление. Упреки петербургских либералов дают ему повод высказать общую невеселую мысль: "Люди по большей части самолюбивы, беспонятны, легкомысленны, невежественны, упрямы: старая истина, которую все-таки не худо повторить. - Они редко терпят противоречие, никогда не прощают неуважения, они легко увлекаются пышными словами, охотно повторяют всякую новость, и к ней привыкнув, уже не могут с ней расстаться. - Когда что-нибудь является общим мнением, то глупость общая вредит ему столь же, сколько общее единодушие ее поддерживает". Это первый выпад поэта против ходячего типа русского либерального мнения - в известном смысле пророческий по отношению к позднейшей формации русской радикальной интеллигенции.
Разочарование Пушкина выразилось в известном стихотворении "Свободы сеятель пустынный": "В порабощенные бразды бросал живительное семя - но потерял я только время..." В письме в А.И. Тургеневу, комментируя последнюю строку своей оды на смерть Наполеона, ("и миру вечную свободу из мрака ссылки завещал"), Пушкин пишет: "Эта строфа ныне не имеет смысла... это мой последний либеральный бред".
Главным памятником пушкинского консерватизма является драма "Борис Годунов". Пушкин говорил, что она написана в "хорошем духе", хотя и сетовал: "не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого: торчат!" Изучение истории Смуты приводит его к убеждению, что монархия в народном сознании - извечный фундамент русской жизни. Любопытна в этом отношении характеристика Пимена: "В нем собрал я черты, пленившие меня в тех старых летописях, - простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, набожность к власти Царя, данной от Бога. Мне казалось, что сей характер, все вместе, нов и знаком для русского сердца".
Пушкин сострадает участи декабристов, но далек от солидарности с их политическими страстями. "...Никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революций, - писал он Дельвигу, - напротив... как бы то ни было, я желал бы вполне и искренне помириться с правительством, и конечно, это ни от кого, кроме его, не зависит". В письме к Вяземскому та же мысль выражена еще острее: "Бунт и революция мне никогда не нравились".
В ранней молодости Пушкина огорчало и оскорбляло, что друзья и школьные товарищи, будущие декабристы, не посвятили его в заговор, - этот факт не объясним ссылкой на недоверие к Пушкину из-за его легкомыслия; он свидетельствует о том, что друзья Пушкина с чуткостью, за которую им должна быть благодарна Россия, улавливали, что, по существу своего духа, он не мог быть заговорщиком.
Миросозерцание Пушкина, начиная с 1825 года, окончательно освобождается от юношеского бунтарства и романтически-либеральной мечтательности, оно становится глубоко государственным сознанием, сочетающим консерватизм с принципами уважения к свободе личности и духовному совершенствованию. "Когда он говорил о вопросах иностранной и отечественной политики, - вспоминал Мицкевич, - можно было подумать, что слышите заматерелого в государственных делах человека, ежедневно читающего отчет о парламентских прениях".
Отношение Пушкина к польскому восстанию 1831 года определялось сурово-трезвым пониманием государственных интересов России. "...Я не доволен вашими официальными статьями, - пишет он Хитрово в январе 1831 года. - В них господствует иронический тон, не приличествующий могуществу... Описывая Вяземскому сражения в Польше, Пушкин замечает: "Все это хорошо в поэтическом отношении. Но все-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря; мы не можем судить ее по впечатлениям европейским... Конечно, выгода почти всех правительств держаться в сем случае правила невмешательства, то есть избегать в чужом пиру похмелья; но народы так и рвутся, так и лают. Того гляди, навяжется на нас Европа..."
А под конец жизни, изумительном по исторической и духовной мудрости письме к Чаадаеву в октябре 1836 года, содержащем гениальную критику его "философического письма", Пушкин пишет:
"Что касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться... Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (русскому единству, разумеется)... - как, неужели все это не история, а лишь бледный и полузабытый сон? А Петр Великий, который один есть целая история! Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают; как человек с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал".
Замечательно, что при всем убежденном "западничестве" Пушкин совершенно свободен от восторженно-некритического отношения к западным идеям и движениям. Он хорошо понимал коренное отличие истории России от истории Запада: "Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европой... история ее требует другой мысли, другой формулы..." Пушкин отказывался применять политические доктрины Запада к России. В отношении Запада он был умеренным конституционалистом и одновременно резким противником демократии. Французской революции 1879 года он отличал самое "огромную драму" от "жалкого эпизода", "гадкой фарсы" восстания черни. Консерватизм Пушкина сочетается с напряженным требованием свободного культурного развития, он проникнут либеральными началами.
Пушкин исходит из убеждения, что историю творят не "все", не средние люди или масса, а избранные вожди, великие люди. Это во-первых. Во-вторых, историческую традицию он полагает основой политической жизни. И, наконец, главное для него - забота о мирной непрерывности общественного развития, насильственные перевороты ему отвратительны. Пушкин в своей поэзии всегда прославляет гения и презирает "чернь", "толпу", господствующее обывательское мнение. Отсюда культ Наполеона и Петра Великого. "Разумная воля единиц или меньшинства управляла человечеством... В сущности, неравенство есть закон природы... Единицы совершали все великие дела в истории".
В применении к Франции он говорит о "народе", который властвует "отвратительной властью демократии". А вот суждение об Америке: "С изумлением увидел демократию в отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нетерпимом тиранстве... большинство, нагло притесняющее общество" ("Джон Теннер", 1836 г.)
Важнейший мотив пушкинского консерватизма - уважение к историческому прошлому. На любви "к родному пепелищу", "отеческим гробам" "основано от века самостонье человека, залог величия его".
Консерватизм Пушкина, его "нелюбовь" превращается с годами в настоящую тревогу, в положительную заботу о мирном течении жизни. Он с ужасом думает о крестьянских бунтах - "не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный". Он выражает эту идею и в общей положительной форме: "Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для народа и для человечества". В размышлениях "О дворянстве" содержится запись: "Устойчивость - первое условие общественного блага. Как согласовать ее с бесконечным совершенствованием?"
Монархия для Пушкина - единственный подлинно европейский слой русского общества, которому Россия обязана своим культурным прогрессом. Но монархия легко поддается искушению ослабить значение независимых средних классов и в интересах абсолютизма связаться с низшими слоями населения. Это открывает путь к уравнительному деспотизму. По мнению Пушкина, монархия, по меньшей мере со времени Петра, вступила на этот гибельный путь. Пушкин защищает точку зрения истинного консерватизма: если он подчеркивает ценность старинного дворянства, то только потому, что в его эпоху оно было основным носителем независимой культуры. Общее понятие дворянства у него шире, к дворянству он причисляет и буржуазию - "богатых людей, которыми народ кормится".
Если до сих пор общественно-политическая мысль различала лишь два миросозерцания - "правое" и "левое", два противостоящих принципа общественного устройства: "монархия - сословное государство - деспотизм", или же "демократия - равенство - свобода", то Пушкин отвергает такую схему. По крайней мере, в отношении России. Он заменяет ее совсем иным противостоянием: понятия "монархия - сословное государство - свобода - консерватизм" выступают у него как единство, состоящее в резком контрасте с понятиями "демократия - радикализм - деспотизм". Где нет независимых сословий, считает Пушкин, там господствуют "равенство" (противное закону Природы) и разрушающий деспотизм.
Может, прислушаемся к поэту?
г.Рязань |
