АФОНСКИЕ СТАРЦЫ
Ю. Ю. ВОРОБЬЕВСКИЙ

Часть вторая

Примерно на две трети одолев подъем на Афон, мы приблизились к скиту святой Анны. Его соборный храм, называемый кириаконом, кажется с берега красной точкой. Где-то здесь подвизается еще один знаменитый старец. Его зовут папа Иоанис. Где же его келья? Отвечают нам сбивчиво, вразнобой. Впрочем, поговорить с ним, утверждают, почти невозможно. Принимает он едва ли не по письменным рекомендациям. Ну что ж, как Господь управит.

Папа Иоанис
Останавливаемся у железных черных ворот. За ними - большая двухэтажная келья. Здесь из крана можно попить воды, это сейчас очень кстати. Тут же отдыхает молодой греческий паломник. Спрашиваем о папе Иоанисе. Он показывает на ворота: дескать, тут папа, тут. Не решаемся поверить в удачу. Ждем, хоть и не имеем понятия, откроются эти ворота или нет... Не проходит пяти минут, как внутри раздается стук копыт. Кто-то выводит мула (на Афоне их ласково называют "мулашками"). Ворота открываются, на пороге - седобородый монах. Большие, темные, очень живые глаза смотрят весело. Паломник начинает разговор по-гречески, потом говорит нам, указывая на старца: "Папа Иоанис". Подходят и другие люди. Папа с улыбкой что-то говорит им, заулыбались и они. Наконец, обращается к нам. Грек переводит по-английски. Так, через "вторые руки", улавливаем смысл того, что говорит старец о нашей стране: "С Россией все будет хорошо, не надо беспокоиться. Всему плохому приходит конец... - Папа Иоанис выдерживает паузу, смотрит на нас уже без улыбки. - ...Ведь православные не боятся смерти. Чего бояться, когда столько святых с нами: Димитрий, Георгий и другие". Да, эту паузу еще надо осмыслить.
Поднимаемся в архондарик (гостиницу), что рядом с кириаконом. На небольшом кладбище собираются монахи. Здесь же двое мирских. Подходим поближе. Через некоторое время начинают копать одну из могил. На черном кресте написано: "Монах Варнава из каливы святого Георгия, умер 8 июля 1996 года". В Пантелеимоновом монастыре нам рассказывали, как хоронят афонских насельников. Происходит это обычно в день смерти, отпевание длится два часа, а затем тело несут на кладбище. Гроба нет. Усопший плотно спеленат в мантию. Это символизирует несвободу человеческой воли после смерти. Свернутой монашеской шапочкой, скуфьей, закрывают лицо. На голову кладется небольшая каменная плита. На нее, как бы на лоб, ставится крест...
Меж тем крест положен в сторону. Разворачивается мантия. Монахи внимательно осматривают череп. Желтый! Черная ткань во многих местах сгнила, поэтому из земли тщательно выбирают косточку за косточкой. Доходят до ног. Носки совершенно целые, из них в таз высыпают мелкие кости. Плоть истлела совершенно. На Афоне это считается хорошим признаком. Все спокойны. Переживание отражается только на лице совсем юного послушника. Он, очевидно, присутствует при такой церемонии впервые. Череп передают одному из двух мирских греков. Оказывается, это сыновья покойного монаха. Зовут их Димитрий и Константин. Мы подходим к ним с соболезнующим видом, но Димитрий говорит: "Никаких проблем, все нормально. Так и должно быть". Узнаем, что отец их подвизался здесь 33 года. Он построил каливу и церковь святого Георгия, которые находятся неподалеку. Вон они, совсем новенькие, висят над обрывом на фоне вечернего моря.
Не от мира сего.
В эту темную келью Великой Афонской Лавры мы почему-то вошли без стука. Монах Афанасий, единственный русский лавриот, зажигает свет.
- Твоя келья, отец?.. - начинаю я вопрос и осекаюсь. В углу - кровать, а на ней - древний старец. Взгляд его устремлен прямо на меня.
- Это Евфимий, - поясняет монах Афанасий. - Он слепой и почти ничего не слышит. Правда, всегда узнает, кто к нему пришел. Недавно здесь побывал архиепископ Онуфрий, с Украины; старец, не зная этого, сразу спросил: а где здесь Владыка?
Как бы в подтверждение, хозяин кельи тихо произносит: "Афанасие?" Наш спутник наклоняется к его уху и громко отвечает: "Я, геронтас!" Старец Паисий говорил в свое время о пятидесяти святых монахах, еще живущих на Святой Горе. Одним из них он называл Евфимия. Геронтас начинал подвизаться на Афоне в монастыре Костамонит. После того как прочел "Лествицу", убедил игумена отпустить его в пустыню и там нашел себе старца.
Раньше отец Евфимий жил на келье около скита Продром, а как стал немощным, его привели сюда. Физически он ослабел скорее не от старости, а от подвигов. Всю жизнь подвизался Евфимий в крайнем смирении и аскетизме. Даже влажной, промозглой здешней зимой редко топил печку. В зимние погожие дни грелся на солнце, сидя в яме, где не достает холодный ветер. Никогда не знал, что такое деньги. Собирал в лесу орехи, корни, ел раз в день. Исполнял заповедь древних египетских Отцов: часто одежду не стирайте, чтобы она быстро не сносилась. Единственный подрясник его всегда был туго стянут толстым кожаным ремнем с большой деревяшкой на животе. Его он едва-едва распускал только во время скудной трапезы. Сейчас только и вещей у старца - белая рубаха, нательный крест и четки. Про отца Евфимия рассказывают удивительные вещи. Когда начались события в Косово и сама братия еще не знала, что происходит, он спросил вдруг утром одного монаха: "А что там в Сербии?" Откуда узнал слепой и глухой человек. И сейчас - что он видит, что слышит? Кажется, единственное, что дано ему в ощущениях - это узелки четок меж пальцами. Четки длинные, видимо, "пятисотка". Верхним концом они прикреплены к потолку. Четки постоянно "бегут" в руках подвижника. Непрерывно творится молитва. Сам Господь помогает ему, чтобы молитва эта была "чистой", заслоняет все впечатления тварного мира. Монах отнюдь не выглядит умственно расслабленным старичком, пребывающим в прострации. Напротив, чувствуется, что весь его собранный ум, который мы распыляем неизвестно на что (вот кто расслабленные на самом деле), предельно сосредоточен на одном, на самом главном - на молитве. Исихия, безмолвная молитва - дар Духа Святого, а не результат дыхательных или каких-либо других медитативных упражнений. Старцу Евфимию тишину дарит Сам Бог. Он уже сейчас - не от мира сего.
Со стыдом вспоминаю, как упорно мы пытались "пробиться" сквозь молитвенное состояние старца, дождаться каких-то ответов. И вопросы-то были не те. Глядя на сосредоточенность монаха, впору было сфокусировать свой ум: как молиться, как спастись?.. Отвечал он стихирами, тропарями. По-гречески. Смысл остался для нас прикровенным. Равным молчанию... Одного старца спросили: "Почему ныне нет слова назидания?" Он ответил: "Раньше были исполнители слова, и Господь давал слова. А ныне нет творцов слова, поэтому Господь не дает слова и старцы молчат". Какого ответа мы ждали, когда не доросли до простого вопроса! И когда заведомо не были готовы последовать наставлению... Как молиться? А как мы молимся? Не говоря уже об "умной" молитве, даже во время утреннего или вечернего правила внимание ежесекундно испаряется. Взгляд цепляется за любой предмет, мысль - за любое слово. Обвязав копытца тряпочками, в душу тихо крадутся помыслы, эти тени пока не совершенного греха. Как угнетена воля! Как ослаблено внимание! Как расшатан ум! Даже стоя перед иконой - этим окном в мир иной, - на что мы тратим время, которое решили посвятить Богу! Но то, чего мы не отдаем Господу, тут же похищает некто другой.
...На прощание мы поцеловали высохшую, похожую на мощи, руку старца Евфимия и просили помолиться за нас - двух Георгиев. Слава Богу, что есть еще такие старцы. Их молитвами и стоит мир.