Духовный мир

ПОГИБЛА ЛИ РУССКАЯ КУЛЬТУРА?
В. Н.Тростников

Желание заглянуть в ближайшее будущее России, которое сейчас особенно велико в связи с наступившей круглой календарной датой, заставляет специалистов подробно анализировать ее нынешнее состояние по самым различным направлениям. В точном цифровом выражении исследуются такие стороны нашей жизни, как экономика, внутренняя и внешняя политика, демография, национальное здоровье, обороноспособность, уровень науки и многие другие. Публикуемые на этот счет данные действительно очень важны - без них невозможны никакие футурологические прогнозы. Но в этой исследовательской работе есть одно белое пятно: вне поля зрения аналитиков почему-то остается до сих пор такая существенная характеристика нашего бытия, как состояние культуры. Мы имеем в виду культуру не в бытовом смысле (не ходить по газонам и не обрывать трубки телефонов-автоматов), а в искусствоведческом, относя этот термин к эстетическому самовыражению нации, к социально значимому художественному творчеству. Самое лучшее определение, которое можно тут дать в нескольких словах, такое: "Культура - это то, что находится в ведении министерства культуры". Как же поживает сегодня эта наша культура?
На пороге нового века мы наблюдаем ее громадный упадок. Он тем боле поразителен, что полностью прекратил свое существование тот государственный институт, который традиционно считается главным препятствием развития культуры,- цензура. Сегодня каждый может печатать что ему угодно - а литературы нет; рисовать в любом жанре и стиле - а живопись влачит жалкое существование; лицедействовать как только вздумается, а новые театральные постановки в основном подражательны и вульгарны.
Отсюда можно было бы сделать очень грустный вывод: если уж при отсутствии всяких запретов и ограничений творческий потенциал русской нации никак себя не проявляет, значит, он исчерпан. Поставив его в один ряд с другими грустными выводами, на которые наталкивает анализ народнохозяйственных аспектов нашей жизни, можно вынести России смертный приговор: и в материальном, и в духовном отношениях - это гибнущая страна, не имеющая никаких перспектив. Хотя этот вывод по видимости бесспорен, на самом деле он ложен. Ошибка заключается здесь в прямолинейном тезисе "Нет культуры, значит, нет духовной жизни народа". Не надо забывать о том, что культура есть внешняя категория, а духовная жизнь народа - внутренняя, а это то же самое, что лава, окаменевшая на склонах вулкана, и подземная магма, которая может выйти наружу и стать лавой, а может, и остаться в недрах.
Творческий потенциал нации всегда более или менее одинаков: это есть сумма всех музыкальных, пластических и других художественных одаренностей ее представителей, а природные одаренности подчинены так называемому "нормальному распределению", не зависящему от социальных условий и определяющемуся только флуктуациями генофонда. Как число левшей или альбиносов на сто тысяч населения у нас такое же, как двести лет назад, так процент детей с хорошим слухом, или острым глазом, или мимическими способностями одинаков и при тирании и при демократии. Но вырастут ли из этих детей Корины или Качаловы - это уже зависит от некоторых привходящих обстоятельств. Пока это только возможность, а для того, чтобы она перешла в действительность, необходимы дополнительные условия, и важнейшим из таких условий является вера одаренного человека в то, что некоторое его субъективное переживание, глубоко интимное и очень для него дорогое, представляет собой не плод его фантазии, а открывшуюся его индивидуальному сознанию реалию людского бытия, а следовательно, оно имеет и объективную ценность, и если выразить это переживание в понятной для других людей форме, оно найдет своего потребителя. Иными словами, необходима убежденность в том, что данное конкретное "мое" может стать всеобщим.
Советское искусство было результатом того, что в те годы существовало такое переживание, которое естественным образом рождалось в душах талантливых личностей в качестве доминанты их внутренней жизни, и при этом составляло эмоциональную основу общественного жизнеустроения. Особенно сильным оно было в тридцатые годы, в сороковых и пятидесятых его подстегнуло сплочение нации, вызванное напряжением войны, а в шестидесятых оно сохранилось по инерции, хотя уже пошло на спад. Это переживание точнее всего выразил Маяковский названием своей знаменитой поэмы "Хорошо!". Именно у Маяковского оно достигает наивысшей силы и потому легче всего поддается разгадке. Поэма была написана в 1929 году, когда последствия гражданской войны и разрухи еще не были преодолены, когда еще даже не началась первая пятилетка и материальные условия жизни были очень тяжелыми. Что же было так "хорошо", почему у главного поэта прямо-таки дух захватывало от постоянной радости бытия7 Предположение, что он лицемерил или, как говорили в то время, "подлизывался", отпадает сразу же, как только прочитаешь поэму: текст пронизан такой искренностью, которую нельзя подделать. Кроме того, Маяковский был вовсе не одинок в своем искрящемся жизнеутверждении - им было выполнено все тогдашнее искусство, а это сотни и сотни выдающихся мастеров. Абсурдно утверждать, что все они были "подлизами" - такое качество не возникает по за5казу, оно присуще лишь тому искусству, которое творится по велению сердца. Эти авторы сами не знали, что именно в молодой Советской Республике так "хорошо", и только сегодня это стало понятно. Дело в том, что в конце двадцатых русская интеллигенция окончательно "избавилась" от Бога, на Которого уже давно злилась за Его требование исполнять заповеди, не позволяющие вдосталь наслаждаться жизнью. Как Чехов, она "выдавливала из себя по капле раба" (читай "раба Божия", т.е. верующего человека) и, совершив революцию, одним из лозунгов которой было "Долой, долой монахов, долой, долой попов, мы на небо залезем, разгоним всех богов!", проснулись "свободными". "Над нами никого нет, мы сами с усами, мы будем строить мир по-своему и будем счастливы в этом прекрасном и яростном мире!" - вот расшифровка таинственного "Хорошо!" Маяковского. Это был щенячий восторг подростков, выгнавших из дома старого отца и обалдевших от мысли, что теперь им не надо никому давать отчета. И этот личный восторг, отлившийся в разные виды искусства социалистического реализма, был положен в основание нового общества, став его идейным фундаментом. Нет ничего удивительного в том, что это искусство расцвело пышным цветом.
Кант считал, что если личная мораль может стать общественной моралью, общество будет устойчивым. Поскольку в годы строительства коммунизма так оно и было, можно было бы ожидать, что советское государство будет стоять вечно. Так в то время все и думали. Но тут не учитывалось одно обстоятельство: эйфорическое ощущение "хорошо!", подпитывавшее нашу утопическую государственность, необходимым образом расходовало духовную энергию, а она у атеистов не возобновляется, ибо по самому своему определению атеизм есть принципиальный отказ от припадения к Источнику этой энергии. Накопленная нашими христианскими предками в течение многих веков, после революции она только тратилась, но не приобреталась. Это привело к тому, что головокружение от "освобождения" постепенно стало проходить, энтузиазм поубавился. А потом и вовсе иссяк. Понадеявшись на совершенство своей биологической природы, люди вскоре обнаружили ее глубокую греховность, влекущую от любви к ненависти и от братства к разобщению. Наивная и крайне примитивная по применявшимся средствам попытка Хрущева вдохнуть новую жизнь в идею создания на земле рукотворного рая вылилась в откровенный фарс и навсегда уничтожила веру в эту идею.
Разумеется, это было не трагедией, а, напротив, спасением. Опустошенность, которая охватила нацию, могла привести только к одному: к желанию какого-то нового выполнения. Нарезвившись и наломав дров, дети-сироты потеряли свою самоуверенность, перестали петь "нам нет преград ни в море, ни на суше" и понемногу начали тосковать о строгом родителе, который учил их только хорошему, хотя и был с ними строг. Русский народ стал возвращаться к вере, искать опору в безусловных ценностях, которыми могут быть лишь религиозные ценности, вспоминать дорогу к Источнику Жизни, это выразилось в небывалом по своим масштабам церковном строительстве последнего десятилетия. Для миллионов людей молитвенное общение с Богом становится у нас самым важным элементом внутреннего мира, сердцевиной и смыслом их "сокровенного человека". Но это новое интимное пока еще не стало фундаментом для нового коллективного. Социальное сознание более инерционно, чем индивидуальное, поэтому его эволюция протекает медленнее, и при смене духовных ориентиров оно на какое-то время отстает. В этот период национальная культура фактически прекращает свое существование. Сейчас мы переживаем именно такой момент: "Я" нащупало уже тот идеал, вокруг которого расставляет остальные ценности, а то, что можно описывать как "Мы", еще пребывает в растерянности, так как бывшая легальная идеология уже полностью дискредитирована, а будущая еще не освоена. Чтобы заполнить вакуум, наше общество прибегает сейчас к паллиативу - к импортной культуре, ввозимой с Запада, Причиной такого выбора является та же инерционность официального мышления: в годы "застоя" все мы были уверены, что у нас все ужасно, а на западе все прекрасно - там и свобода и материальное благополучие. Теперь каждый может убедиться, что это не так, но все вместе мы никак не избавимся от этого заблуждения. Понятно, что насаждаемые по недоразумению стандарты американской масс-культуры совершенно неприемлемы для настоящего художника, поэтому, не надеясь в условиях засилья этих стандартов на то, что обществом будут востребованы те мысли и чувства, которые его действительно волнуют, он молчит. Участвуют в "раскрутке" этих стандартов только те, в ком творческая энергия пробуждается при слове "гонорар", но творчество с таким типом стимуляции всегда было второстепенным.
Однако несоответствие между индивидуальными и коллективными ценностями не может длиться вечно. Напор со стороны миллионов "Я" в конце концов побеждает косность легального "Мы", и национальная культура снова начинает существовать, но уже в новом облике. Так обязательно случится и у нас. Вопрос: скоро ли?
Создание принципиально новой по своим нравственным установкам культуры есть не акт, а процесс. Вначале возникают единичные случаи прорыва нового интимного в старое публичное, затем этих случаев становится все больше, и наконец, полностью меняется публичное.
Сегодня можно предположить, что подлинная компактная христианская культура явится миру в лице русской национальной культуры двадцать первого века, в которой, я уверен, перечисленные сейчас образцы будут намного превзойдены. Это и будет та вселенская проповедь добра и света, о которой мы говорили в предыдущем номере "Русского Дома".