Живая память

"ЧТО ЗА ЧУДО - РУССКИЙ МУЖИК!"

Шукшин глазами брата

Иван Петрович Попов - троюродный брат Василия Макаровича Шукшина. Дома их родителей стояли в Сростках на одной улице. После окончания средней школы Попов поступил на факультет живописи Киевского художественного института. Первая серьезная работа Попова "Сестра" экспонировалась на различных выставках, неоднократно воспроизводилась в печати. Но только в Сибири, в Новосибирске, Попов стал известным, интересным художником. Иван Петрович не раз демонстрировал землякам и с легкой руки дарил свои картины в мемориальный музей Шукшина. На одном из портретов Василий Макарович запечатлен в профиль, на другом он - на горе Бекет, в третьем - во весь рост у своих любимых березок. Из всей своей многочисленной родни - ближней и дальней - Попов был как-то по-особенному близок Шукшину. Об этом говорят и многочисленные письма режиссера и писателя к брату, напечатанные в разных изданиях. Их роднили общие взгляды на жизнь, искусство, нравственные ценности. Наш корреспондент побывал в гостях у Ивана Попова и записал его воспоминания.

- Когда мы были совсем маленькими - собирались на горках группами. На этих горках, в лунках, мы ожидали матерей, когда они придут за нами с работы. Бывало, заснешь, а просыпаешься уже дома, в теплой постельке. Время было тяжкое. В нашей деревне мужиков практически не было. Весь воз тянули на себе бабы. У меня отец умер от тифа. А у Василия его отца, Макара, забрало ГПУ, по подложному обвинению, и где-то под Барнаулом его расстреляли. Мать Васи переписала его фамилию с Шукшина на Попова. Под этой фамилией он и в школе, и в техникуме проучился, а фамилию возвратил, когда отца реабилитировали. 
Вася был забавный мальчонка: маленький, плотненький, неразговорчивый, но иногда что-нибудь такое сморозит - прямо не в бровь, а в глаз. Мы, мальчишки, были просто в восторге! Фантазия у него уже тогда била ключом. Васятка Макаркин - так его звали все наши деревенские. Уже в то время он был страстным книгочеем, и не менее страстным "киношником".
В деревне нашей жил дядя Боря Попов, киномеханик, который обслуживал все окрестные села. А вот транспорта, чтобы возить аппаратуру, у него не было. А мы с Васей у него подрядились быть разведчиками. Дядя Боря нам давал подзорную трубу, мы шли на гору, смотрели на Чуйский тракт и, как только какая машина появится - бегом к киномеханику. Еще одно яркое воспоминание детства - Чуйский тракт, пролегавший рядом с нашей деревней. В те годы, особенно в конце 30-х, по тракту гнали арестантов. Машин тогда было мало, так что они, бедненькие, даже зимой ходили многие сотни километров пешком, впрочем, как и конвоиры. Зимой заключенные шли в фуфайках, с голыми шеями, без рукавиц и в худых арестантских ботиночках. До сих пор у меня в ушах - скрип этих ботинок по Чуйскому тракту... Долго-долго они шли... Гнали мимо и гужевые обозы. Они часто останавливались под нашими окнами и просились заночевать. Мать пускала. Путники что-то платили за постой. Этим и перебивались. Позже, на съемках фильма "Живет такой парень" Василий признался мне, что еще с тех, детских пор, у него была мечта увековечить Чуйский тракт. Он и сделал его известным на всю страну в своем фильме. 
В Сростках улиц не было, одни так называемые "края": Низовка, Голожопка, Мандюрино... Наш край все почему-то звали Мордвой. Дрались мы с низовскими и мандюринскими стенка на стенку. Как соберемся низовских бить, так Вася говорит: "Сейчас дело будет!" За чужими спинами он никогда не прятался. Так что ухватка мужицкая у него была в крови. Мог за себя постоять. И стоял. И не только за себя.
Как-то он мне рассказал один случай, который произошел с ним, когда он учился во ВГИКе. На одном из институтских вечеров, на танцах, к русской девушке подошел негр и пригласил ее танцевать. Девушка отказалась. Тогда этот негр, оскорбленный в своих лучших чувствах, затушил ей о лоб недокуренную сигарету. И Шукшин, конечно же, не стерпел. В то время он проходил уроки бокса, снимаясь в фильме "Мишка, Серега и я". Учеником, видимо, он был хорошим, так как от его резкого "хука" негр отлетел на два метра и грохнулся на пол. После этого в институте был жуткий скандал. Его чуть не выперли из ВГИКа. Остался лишь благодаря твердой позиции институтского парторга, который заявил: "Я этого русского парня не отдам!". 
Перед нашей встречей в Москве мы с Василием не виделись несколько лет. К тому времени я уже учился в Киевском художественном институте, а он - на втором курсе во ВГИКе. Туда, в киноинститут, я к нему и заявился. Дежурная вызвала студента Шукшина. Как сейчас помню: спускается он с лестницы и смотрит на меня несколько настороженно, дескать, дай посмотрю, каков-то ты стал, друг детства? Но вскоре эта настороженность растаяла. Мы поехали за город на электричке, где он снимал комнату вместе со своим товарищем и проговорили всю ночь, вспоминая наше детство и нашу родню, строя планы на будущее. "Я буду знаменитым", - сказал он мне тогда. Он был очень уверенным в себе человеком. С тех пор мы с ним стали поддерживать постоянную связь, которая не прерывалась до самой его смерти. Он неоднократно приезжал ко мне в Киев, а я к нему в Москву, а потом, когда я переехал в Новосибирск, он всегда останавливался у меня по дороге на Алтай.
На съемках фильма "Живет такой парень" Василий пригласил меня поработать помощником главного художника и оператора. Вместе мы искали натуру для съемок и реквизит. Помните кадр из фильма, когда на полном ходу с обрыва в пропасть летит грузовик? Этот старый "ЗИС" мы нашли на местной нефтяной базе и купили за гроши. А в роли каскадера уговорили выступить самого водителя. Перед тем, как выполнить трюк (он на ходу спрыгивает с машины), шофер написал расписку: "В случае моей гибели прошу Киностудию Горького не винить...". Риск, конечно, был, но все обошлось благополучно.
Когда Василий приезжал ко мне в Новосибирск, он любил останавливаться в моей мастерской, на левом берегу Оби. Он был "сова" и именно ночью развивал в себе совершенно невероятную работоспособность. До обеда спал, а в ночь - приготовит себе пачку бумаги и сигареты "Опал" - и вперед: курит и работает. 
Говорят, будто Шукшин сильно пил. Здесь больше слухов, чем было на самом деле. Он пил, когда его доводили, срывали съемки из-за каких-нибудь глупых придирок. К примеру, фильм "Печки-лавочки" он сдавал десять раз! Приехал как-то в Новосибирск, оставил мне деньги, чтобы я купил ему обратный билет в Москву, а сам поехал на Алтай, к матери, отдохнуть. Через несколько дней получаю телеграмму: покупай билет на другое число, через десять дней. На следующее утро новая телеграмма: через три дня. А еще на следующий день, рано утром - звонок в дверь. Открываем - Василий. Сам на себя не похож: похудевший, злой, нервно ходят желваки на скулах. Проходит на кухню. Мы: "Вася, что стряслось?". Он молча показывает телеграмму от тогдашнего председателя Госкино Ермаша: "Приезжай срочно. Вырезаю паром". Выясняется, что комиссия из Госкино придралась к сцене с балалаечником Федей на пароме, - дескать, она аморальна. "Если я вырежу паром, то вся картина развалится на две части", - с горечью говорил Василий. Он улетел в Москву и все же смог отстоять столь нужный для фильма эпизод. Но сколько ему это стоило нервов и здоровья...
Когда мы съезжались в Сростках, я неоднократно упрашивал брата попозировать мне для картины, но он все отнекивался. Однажды в мае я зашел к нему после этюдов, гляжу - а он приодетый, в костюмчике, с медалью братьев Васильевых на груди. Садится на диванчик и лаконично говорит: "Пиши". А у меня как раз с собой акварель. Я мигом ее достал - как бы Вася не передумал - и за дело! Рисую, а у самого аж мороз по коже: такая боль была во взгляде Василия, даже слезы в глазах стояли! Видимо, как истинно народный художник, он хотел, чтобы я изобразил его именно в таком состоянии, с болью за народ русский. Он заметил мое замешательство, усмехнулся и сказал: "Ты что? Не дрейфь!".
Он очень любил поговорить с нашими деревенскими мужиками. Как ни пойдем куда-нибудь по деревне, так обязательно по дороге встретим мужиков, и он полчаса с ними толкует: по-свойски, по-мужицки. А потом отойдем от них, и Василий восхищенно восклицает: "Ну что за чудо - русский мужик! Что за хватка, что за речь!". Да и сами же мужики сразу признавали в нем своего. А Генку Козлова, нашего друга детства, он вообще метил на исполнителя роли Пугачева в фильме, который он хотел снять. На мой недоуменный вопрос: "Он же не актер, разве сможет?", Вася лишь усмехнулся: "Дело не в этом. Ты посмотри, какие у него широкие скулы, какие пронзительные, глубоко посаженные глаза. Вылитый казачий атаман!". И снял бы он Генку, если бы до этого дошло дело. Сам Василий был очень горд, что он по линии Поповых (наши деды - родные братья) - из казаков. Не случайно он хотел снять фильмы про донских казаков Стеньку Разина и Емельяна Пугачева. 
Бывало, жители нашей деревни высказывали ему: "Ну что же, ты, Василий, наврал про меня!" А он просто брал имена и фамилии земляков и "крестил" ими героев своих рассказов, которые жили самостоятельной жизнью, независимой от прототипов. Например, в своем рассказе "Как Веня Зяблицкий украл машину дров", он вывел настоящего Веню Зяблицкого, нашего друга детства. И Веня, конечно, обиделся: "Вася, ну я же не крал машину дров!". 
Как-то Василий попросил меня познакомить его с дядей Мишей - фронтовиком, верующим. Дядя Миша был контужен на оба уха и плохо слышал. Сначала он отказывался встречаться с братом - дескать, тот "светский", а потом согласился. Василий писал ему вопросы огрызком карандаша на бумаге, а дядя Миша ему отвечал, пусть и с трудом, но вслух. Потом Шукшин использовал этот фрагмент в фильме Бондарчука "Они сражались за Родину". Помните сцену с актером Тихоновым? Василий где мог, там и "влезал" в режиссуру Бондарчука. Сцену с переправой тоже придумал он. 
Могу совершенно ответственно заявить: из всех женщин, которые окружали Шукшина в жизни, он больше всех любил свою мать и сестру. И все же в юности, бывало, терял голову из-за девушек. В Сростках он, вместе со своим дядей (Иваном Игнатьевичем Шукшиным, с которым мы учились в одной школе), ухаживал за одной девицей, и они чуть не подрались. Как-то мы приехали на институтские каникулы в Сростки, и Вася познакомил меня со своей невестой - деревенской красавицей Марией Шумской. В то время она училась в педагогическом институте в Горно-Алтайске. Они поженились. Но потом Василий уехал в Москву, и их брак распался. В Москве Шукшин сошелся с Софроновой, дочкой тогдашнего главного редактора "Огонька". Женаты они не были, но у них родилась дочь Катя. Потом Василий женился на Лидии Федосеевой, от которой у него были еще две дочки. Семейство Федосеевой и Катя не поддерживают отношений между собой, даже враждуют. Но, не хочу об этом, все это - бабьи склоки. 
Я уверен, что если бы мой брат дожил до наших дней, его бы сейчас так же замалчивали и шельмовали, как Валентина Распутина и Василия Белова. Именно с этими писателям он был близок при жизни, именно с ними его объединяло общее мировоззрение, русскость и корневая суть. 

Записал Андрей Викторович ПОЛЫНСКИЙ
г. Новосибирск